Мудрецы Талмуда - [6]

. Строгость поста Йом Кипур останавливала Шамая, но тем не менее он не мог допустить, чтобы ребе- нок страдал от голода. Стремясь разрешить противоречие, Шамай ввел ограничения — с тем, чтобы кормление ребенка по крайней мере не совершалось в этот день заведенным в будни порядком. Подобную историю рассказывает Талмуд и о новорожденном внуке Шамая. Дед разобрал участок крыши над кроватью роженицы и забросал дыру зеленью, наподобие кровли сукки — чтобы младенец мог находиться в сукке вместе с матерью [12]. Сквозь обе истории проглядывает человеческая теплота и неравнодушие Шамая. Но незыблемым остается фундамент; недопустимо по-разному трактовать закон: для одного человека — так, для другого — иначе. Установления должны быть четкими, однозначными — и да свершится правосудие, неотвратимое, как судьба!

В этом ярче всего отражаются глубокие внутренние противоречия, разделявшие две школы, две системы — Шамая и Ѓилеля. Столь же отчетливо проявляется и несходство характеров мудрецов. Споры и разногласия по всем вопросам — от чтения Шма до законов ежемесячного уединения женщины — вращаются вокруг того же принципиального положения. Подход Шамая и его школы, по сути, идеалистический. Он стремится воплотить идеал во всей его полноте, не считаясь с житейскими затруднениями и неудобствами, проистекающими из этого. В глазах последователей Шамая гармоническая завершенность теории возвышается над суетой быстротечной жизни. Теория самодостаточна, ее сущность заключена в ней самой. Поэтому не следует придавать излишнего значения ее применению, чересчур волноваться по поводу сиюминутного практического воплощения. Школа Шамая созерцает в вещах их конечное совершенство, в то время как взгляд Ѓилеля устремлен в реальность повседневного человеческого бытия.

Один из самых яростных споров между школами Ѓилеля и Шамая бушевал вокруг проблемы, именуемой в Талмуде восемнадцатью Ѓалахот. В Мишне рассказывается о том, как однажды мнение последователей Шамая, оказавшихся в большинстве, перевесило, и были приняты восемнадцать суровых постановлений, касающихся, в основном, вопросов ритуальной чистоты [13]. Эти постановления были приняты в момент максимальной остроты, под влиянием замешательства, вызванного создавшимся положением [14]. Они никогда не были отменены и касались нечистоты языческих земель, оскверняющего прикосновения язычника и т. д. и т. п. Законы подобного рода явно имели целью углубить пропасть межу Израилем и языческими народами, внести в этот вопрос окончательную ясность и заявить о полном отделении, размежевании и разрыве.

Принципиальные расхождения между обеими школами проявлялись не только в ѓалахических дискуссиях. Рассказывается о затянувшемся на два с половиной года споре, темой которого служил вопрос: хорошо ли человеку быть сотворенным, или лучше было ему не являться на свет? Мудрецы школы Ѓилеля говорили: Лучше человеку быть сотворенным, чем не быть. Дом Шамая не соглашался: Лучше не быть сотворенным, чем быть [15]. В итоге между обеими школами было достигнуто нечто вроде компромисса: человеку лучше было бы вовсе не являться в мир, но коль скоро он сотворен, ему следует покопаться в своих делах и попытаться исправить свои пути [16]. И здесь подход Шамая идеалистический. Главное его школа усматривает в абстрактных идеях. Потому-то человеку лучше было не рождаться в реальном мире. Ведь его жизнь здесь — лишь тень более высокого бытия, но при том он обязан, преодолевая постоянные затруднения, соответствовать возвышенным отвлеченным идеям. В другой раз школы Ѓилеля и Шамая разошлись по вопросу о том, что было сотворено прежде — небо или земля. Дом Шамая утверждал: небеса сотворены раньше. Дом Ѓилеля оспаривал: земля предшествовала небу [17]. Вопрос о порядке сотворения, в сущности, отражает спор о приоритете. Что важнее, небо или земля? Весьма характерна позиция школы Шамая: небо, безусловно, важнее. Земля — лишь сомнительный придаток, мутный шлейф, тянущийся за вечными небесами — главной целью творения. Истоки своих воззрений последователи Шамая ищут в Танахе: Так сказал Г-сподь: небо — престол Мой, а земля — подножие ног Моих (Иешайя, 66:2). Сделает ли человек скамеечку для ног прежде кресла? Иными словами, этот мир — не более чем низкая подставка, проход, ведущий в тронный зал, бледная тень иной реальности…

В бесконечных спорах учеников Ѓилеля и Шамая, как и в немногочисленных расхождениях самих мудрецов [18], отразилось столкновение двух принципиально несхожих мировоззрений. Одно из них — устремленный к небу взгляд Шамая, созерцающего мир сквозь призму соответствия возвышенным идеалам. По их образцу надлежит кроить земное бытие, руководствуясь ясными, недвусмысленными законоположениями. И потому — да свершится правосудие, пусть всегда и во всем восторжествует закон, и горе тому, кто встанет на его пути! И другой взгляд — взгляд Ѓилеля, обращенный к земле, вглядывающийся в мир. Ѓилель — прагматик, вовсе не обязательно облегчающий ярмо закона. Скорее, он считается с реальностью — такой, какова она есть. Ѓилель не отказывается иметь дело с повседневностью человеческой жизни — повседневностью, обремененной множеством проблем, зависящей от смены настроений и чувств.