Мудрая змея Матильды Кшесинской - [72]

Да все научились.

Первым делом немцы велели перевести часы на три часа назад и закрыли все школы. Скоро их снова открыли и даже в Сорбонне начали читать лекции. В одиннадцать вечера наступал комендантский час. После десяти люди словно с ума сходили, так мчались, чтобы успеть на последний поезд метро. Всякий нарушивший комендантский час мог быть арестован.

Первые дни и месяцы оккупации были самые тяжелые, и не только потому, что очень трудно было привыкнуть к самому этому факту, не только потому, что была полная чехарда с карточками и случались драки в очередях. Еще и зима снова настала морозная, даже сильнее минувшей. Морозы стояли для Парижа небывалые: минус 15 градусов, даже минус 18, снегу была уйма, его никто не убирал, и он лежал вдоль тротуаров. Я помню, какова была зима восемнадцатого года в Москве, где мы тогда жили. Почти такая же!

Но время шло, и люди понимали, что жизнь идет и нужно продолжать жить. Мы привыкли использовать древесные опилки вместо угля, карбид для ацетиленовых ламп взамен электричества. Привыкли пить кофе-эрзац из жареных каштанов с сахарином.

Но самое унизительное – мы привыкли к неизбежному «сотрудничеству». Очень многие пошли на службу к оккупантам или в те организации, которые они поддерживали. Чтобы получать зарплату выше средней, сотни тысяч французов стали работать в организации Тодта, строили на побережье Франции под руководством немецких инженеров систему укреплений «Атлантический вал»…

Беда в том, что французы очень доверяли маршалу Петэну. А он, встретившись с Гитлером еще в октябре 1940 года, первым назвал себя «коллаборационистом» – и этим как бы благословил сограждан на этот путь. Драматург Жан Кокто публично провозгласил: «Да здравствует позорный мир!» Почти никто не верил, что немцев удастся разбить, но поначалу было впечатление, что с ними можно как-то ужиться. И притом как-то так устроить, чтобы Франция перешла со стороны побежденных на сторону победителей. И еще в умах многих из нас дружба (пусть и далеко, далеко не равноправная!) с Германией означала единственный способ защитить Европу от СССР.

И русские эмигранты тоже так думали. Я это точно знаю! Я сама была среди них! Однако все переменилось, когда 22 июня Гитлер напал на Советский Союз.

Буквально в тот же день были арестованы очень многие русские – преимущественно те, кто занимался политикой, как Игорь Кривошеин, муж Нины, который сотрудничал с РОВСом[45]. За ним пришли и увели: «Also schnell, los, los! Sie gehen mit! Los, los!» Разумеется, были арестованы все младороссы мужского пола, в том числе и Вовó Касинский. За ним, правда, не пришли – прислали повестку. Он мог скрыться, но не стал: опасался, что тогда будут арестованы его родители. Что ж, это был благородный поступок. Теперь надо было хлопотать если не об освобождении, то хотя бы о том, чтобы сделать условия содержания в Компьене – так назывался лагерь, куда всех увезли, – более нормальными. Надо было узнать, можно ли передать что-то, как это сделать…

Позднее выяснилось, что многих русских арестовали просто потому, что германские власти опасались, как бы они не присоединились к французскому Сопротивлению из мести фашистам за то, что те вторглись в СССР. А ведь еще в 1940 году де Голль по радио из Лондона призвал: «Сопротивляйтесь!» – и немало людей последовало этому призыву, так что у гитлеровцев были резоны опасаться.

М.К. позвонила мне и умолила пойти с ней на авеню Фош, 72, где находился штаб гестапо. Там было множество русских женщин, там мы встретились с Ниной Кривошеиной, которая прекрасно относилась к Вовó, помня те времена, когда он был в руководстве «младороссов», но ничего фашиствующего в нем не было. Она очень посочувствовала М.К. и предложила ей на днях поехать вместе на поезде в Компьень – уже стало известно, что там принимают передачи. М.К. отказалась. Она уже через меня уговорила моего мужа дать ей для этой поездки автомобиль: от станции в Компьене предстояло несколько километров идти пешком, она боялась, что ноги откажут. Муж мой, конечно, не отказал, но взял с меня слово, что поедем только мы с М.К., а больше я никого не возьму. Я пыталась отстоять хотя бы Нину, но он был решительно против: знал, что Кривошеин на плохом счету у оккупантов, и не хотел осложнений. Я долго чувствовала себя виноватой перед Ниночкой, хотя она отнеслась к случившемуся совершенно спокойно и объяснила, что уже нашла попутчицу.

Словом, мы отправились в дорогу уже через неделю после посещения авеню Фош, собрав немалое количество продуктов. между прочим, благодаря щедрости моего мужа, который был не по-французски тороват, а вдобавок понимал, что, если человек попал в беду, его надо выручать всеми доступными средствами. Он, кстати, тоже прекрасно относился к Вовó – видимо, только на меня его «элегантное обаяние» не действовало.

Бургундия, Мулян, наши дни

Конечно, предпочтительней было бы ехать в шлеме и в очках, но у Алены не имелось ни того, ни другого. Скорость больше сорока километров Mioche Renault не развивает, но и этого вполне хватало, чтобы заливаться слезами от бьющего в лицо ветра и трястись от волнения. Ездить самой, без Жильбера или Мориса, которые бы страховали каждое неверное движение, ей не приходилось ни разу, и сейчас она сама не понимала, как могла отважиться на такой безрассудный поступок. Впрочем, нашей героине вообще были свойственны отвага и безрассудство – особенно в острых жизненных обстоятельствах.