Моя жизнь — что это было? - [14]

Дней через восемь нас выписали, и мы долечивались уже дома. Но ребёнок ослаб и к своим году и пяти месяцам она ещё не ходила.

Я уже работала в своём проектном институте, правда, он переехал далеко на окраину, и я, в основном, брала работу на дом. В начале июня (шёл 1970 год) я прочитала в бюллетене МИСИ, что состоялась защита кандидатской диссертации Абдеразака аль Хусейна. И вскоре после этого, когда я была на работе в своём институте, меня подзывают к телефону, говорят — мужчина тебе звонит (телефон, один на весь этаж стоял в коридоре и иногда никто не шёл из отделов брать трубку, так что было удачей, что дозвонился). Я побежала к телефону и услышала в трубке ЕГО голос; сухо сообщает, что защитился и хочет завтра прийти к ребёнку. Я сказала — приходи. Не стала объяснять, что ребёнок на пятидневке (мы отдали Юлю в санаторные ясли). Я просто вся дрожала — наконец, через полтора года он изъявил желание увидеть доченьку!

Я сказала маме о сенсационной новости. И мама, моя тонкая душа, уехала в тот вечер, оставив меня ждать эпохальный визит наедине.

Хусейн пришёл с огромной великолепной куклой. Я объяснила отсутствие ребёнка, потом мы договорились, что он придёт в субботу, когда Юлюня будет дома. Разговаривали мало, он рассказывал о трудностях в диссертации, он, действительно, вместо положенных трёх лет проучился четыре года. Потом достал бутылку коньяка, мы выпили за его кандидатскую степень. Ещё что-то сказал про вред, который ему, а, следовательно, мне, нанесла жалоба его научному руководителю от нас с Ниной. Что, если бы не это, то может быть, он бы и признал ребёнка. (Бла-бла-бла — говорю я теперь. Тогда принимала всё, что он говорил, за чистую монету). Он ушёл. Я была под впечатлением от долгожданной, но, в большей мере, официальной встречи. Но хоть ребёнка захотел увидеть, наконец! (Потом я отлила остаток коньяка в керамическую бутыль и оставила её, думая, что допью её в день Юлиного 15-летия, или с ним, или одна. Но Юля в свои примерно пятнадцать лет сама обнаружила и выпила этот коньячок)…

В субботу я прождала Хусейна с утра, чтобы ехать за ребёнком, но он не появлялся, и я поехала одна, забрала Юлюню самой последней, она уже начала плакать. Захожу в подъезд — Хусейн стоит под лестницей, ждёт. (Шельма, он специально не захотел ехать со мной, чтоб не светиться). Я говорю дочке: «Юлюня, смотри — это твой папа, и добавляю -«правда он отказывается от этого». Хусейн зашипел: «если будешь так, то сейчас уйду». (Ну, как же — Они соизволили прийти, снизошли, так сказать, а я что-то вякаю тут). Я замолчала, да и не собиралась ничего добавлять. Он поиграл с ребёнком, потом позвал меня — ребёнок обкакался, я понесла её подмывать, переодевать. Он ушёл, сказав, что придёт через неделю (или через две, не помню). И так он приходил несколько раз за июнь и июль. Звонил в дверь, не заходя ждал, я с Юлюней и прогулочной коляской выходила, и мы шли в Измайловский лес, гуляли; как-то раз он принёс фотоаппарат и сфотографировал нас, когда мы расположились на траве, (но не себя!), потом принёс фотки. Мы почти ни о чём с ним не говорили.

Потом он сказал, что скоро уезжает, придёт проститься. И вот он не приходил, и я не знала, что это значит. И как-то еду на автобусе домой и у метро Электрозаводская из окна вижу спину Хусейна, идущего от метро, первое желание было сойти тут же, на остановке и догнать его. Но потом передумала, поняла, что ещё не уехал, должен же прийти. И в ту ночь я очень долго не спала, заснула под утро, проснулась уже часов в десять. И увидела — под дверью лежала почтовая открытка, просунутая им под дверь в три часа ночи. Это было прощальное послание Хусейна. Он писал: «Прощайте, я уезжаю. Я очень люблю Юленьку. Тебе желаю счастья. Сообщу свой адрес. Правда я писать не буду. Хусейн».

…Я ходила по улицам и плакала, безутешно плакала. Всё кончилось. Навсегда. Уже не только для меня. Для Юленьки…

(Всё, больше писать не могу — разбередила себе раны, сейчас опять заплачу).

А жизнь продолжалась

День ли царит, тишина ли ночная —

В снах ли тревожных, в житейской борьбе

Всюду со мной, мою жизнь наполняя,

Дума всё та же одна роковая, —

Всё о тебе, всё о тебе,

Всё, всё, всё, всё о тебе!..

Будут ли дни мои ясны ль, унылы,

Скоро ли сгину я, жизнь загубя, —

Знаю одно: что до самой могилы

Помыслы, чувства и песни, и силы, —

Всё для тебя, всё для тебя,

Всё, всё, всё, всё для тебя!..

(А. Апухтин / П. Чайковский — романс)

…Так, этими словами романса я надписала фотографию Хусейна. И так я чувствовала ещё много, много лет.

Юленька росла прелестным, но нервным и непослушным ребёнком. Я была нежной и ласковой, но тоже нервной и недостаточно терпеливой, что ли, с ней. А вот бабушка почти всегда находила путь к любимой и обожаемой внучке.

По совету врача — фтизиолога (у Юли была плохая реакция Манту) осенью 1970 года мы отдали ребёнка в трёхмесячный санаторий, расположенный в зелёной зоне Измайлово. А после трёхдневного перерыва — на второй срок, и получилось, что Юля кричала и вырывалась, когда мы на такси везли её домой — она нас забыла! (Потом, правда, войдя в дом, быстро вспомнила его и успокоилась.)