Моя гениальная подруга - [98]

— А когда выходит журнал?

— Уже вышел пару недель назад, — почему-то неуверенным голосом сказал он.

Я чуть не подскочила от радости:

— И где мне его взять?

— Он продается в книжной лавке Гуида. Но я могу принести тебе экземпляр из редакции.

— Вот спасибо!

Он замялся:

— Только твою статью в номер не включили: места не хватило.

Альфонсо с облегчением улыбнулся:

— Тем лучше!

62

Нам было по шестнадцать лет. Я сидела напротив Нино Сарраторе, Альфонсо и Маризы, старалась улыбаться и с наигранной беспечностью говорила: «Ну и ладно, как-нибудь в другой раз»; Лила — невеста, королева праздника — сидела на другом конце зала, Стефано говорил ей что-то на ухо, а она смеялась.

Изнурительно долгий свадебный ужин подходил к концу. Оркестр играл, певец пел. Антонио, которому я только что причинила боль, стоял к нам спиной и смотрел на море. Энцо что-то шептал Кармеле, возможно слова любви. Рино, без сомнения, уже сказал их Пинучче: они разговаривали, глядя друг другу прямо в глаза. Паскуале, похоже, трусил и ходил вокруг да около, но я не сомневалась, что до конца вечера Ада вырвет у него признание. То и дело звучали тосты с непристойными намеками — этим искусством блистал флорентийский антиквар. На полу расплылось пятно соуса — какой-то ребенок уронил тарелку — и винное пятно: это дедушка Стефано опрокинул бокал. Я глотала слезы и думала: «Может, они опубликуют мою статью в следующем номере? Наверное, Нино не проявил настойчивости. Надо мне самой этим заняться». Но вслух я ничего не сказала и продолжала улыбаться. Когда я поняла, что смогу не разреветься, как ни в чем не бывало заметила:

— Один раз я уже поссорилась со священником. Пожалуй, второй раз был бы перебором…

— Вот именно, — поддержал меня Альфонсо.

Но ничто не могло меня утешить. Мысли путались. На меня напала какая-то апатия. Я вдруг поняла, что считала публикацию этих нескольких строк знаком того, что я нашла свое призвание, что старание в учебе действительно ведет меня наверх, что учительница Оливьеро была права, когда меня подтолкнула вперед, а Лилу бросила. «Ты знаешь, что такое плебс?» — «Да», — сказала я тогда. Но по-настоящему я узнала это только сейчас. Плебеями были мы все. Только плебеи могли скандалить из-за еды и вина и обижаться, что кого-то обслужили быстрее, чем их, пировать на замызганном полу и произносить пошлые тосты. Плебейкой была моя мать, которая напилась и стояла, опираясь на плечо отца, силившегося сохранять серьезность, и, широко разевая рот, хохотала над сальными шутками антиквара. Все смеялись, даже Лила: она вела себя так, будто играла роль и не собиралась до конца представления уходить со сцены.

Нино встал и сказал, что уходит: наверное, его уже мутило от этого жалкого спектакля. Он дал родителям слово, что они с Маризой вернутся домой вместе, но Альфонсо пообещал ему привести ее в нужное место к нужному часу. Учтивость кавалера наполнила ее гордостью.

— Разве ты не хочешь попрощаться с невестой? — робко спросила я Нино.

Он неопределенно махнул рукой, буркнул что-то по поводу того, что неподходяще одет, небрежно кивнул не то мне, не то Альфонсо и своей странной походкой направился к двери. Он приходил в этот квартал и уходил из него когда хотел; здешняя зараза к нему не прилипала. Он умел быть выше окружающего — наверное, научился этому много лет назад, во время бурного переезда, едва не стоившего ему жизни.

А я, научусь ли тому же и я? Меня одолевали сомнения. Учеба не помогала: в школе я получала десятки, а вот мою статью — нашу с Лилой статью — прочли и решили не печатать. Зато Нино мог все, и я понимала, что он всегда будет идти впереди — об этом свидетельствовали его лицо, жесты, походка. Когда он с нами простился, мне показалось, что ушел единственный человек, способный вытащить меня отсюда.

Потом по залу ресторана словно пронесся порыв ветра. На самом деле никакого ветра здесь не было и не могло быть. Просто случилось вполне ожидаемое. К торту и к раздаче бонбоньерок явились разряженные в пух и прах братья Солара. Они по-хозяйски шли по залу, здороваясь с гостями. Джильола бросилась Микеле на шею, потащила его к своему столу и усадила рядом с собой. У Лилы мгновенно покраснели щеки и шея, она сильно дернула мужа за руку и что-то сказала ему на ухо. Сильвио слегка кивнул сыновьям, на которых Мануэла смотрела с материнской гордостью. Певец запел «Ладзареллу», неплохо подражая Аурелио Фьерро. Рино с приветливой улыбкой проводил Марчелло к столу. Тот сел, ослабил узел галстука и закинул ногу на ногу.

И вот тут произошло то, чего никто не мог ожидать. Я видела, как лицо Лилы покрылось мертвенной бледностью, став белее свадебного платья, а глаза сузились, превратившись в щелочки. Перед ней стояла бутылка вина, и я испугалась, что она одной силой взгляда сейчас разобьет ее на тысячи осколков, и вино забрызгает все вокруг. Но она смотрела не на бутылку. Она смотрела на ноги Марчелло Солары.

Они были обуты в мужские ботинки «Черулло». Не серийную модель — без золотой пряжки. На ногах Марчелло были ботинки, купленные у Стефано, ее мужа. Та самая пара, над которой они с Рино, уродуя свои руки, столько трудились, снова и снова перешивая.