Моя гениальная подруга - [95]

На самом деле Нино не узнал никто, даже Джильола, даже Кармела, даже Энцо. Не узнали они и Маризу, хотя на лицо она с детства почти не изменилась. Одним словом, оба Сарраторе пока оставались незамеченными. Антонио отвел меня, Кармелу и Энцо к старому автомобилю Паскуале. Мы уже трогались, когда я вспомнила о своих родителях: «Надеюсь, о них кто-нибудь позаботился?» Энцо ответил, что видел их в чьей-то машине. Напоследок я успела бросить взгляд на Нино, все еще с растерянным видом стоявшего на паперти рядом с увлеченно болтавшими Альфонсо и Маризой.

Мне стало не по себе. Антонио, чуткий к любым переменам моего настроения, прошептал мне на ухо:

— Что случилось?

— Ничего.

— Ты чем-то расстроена?

— Нет.

Кармела засмеялась:

— Она расстроена тем, что Лина замужем. Она тоже замуж хочет.

— А ты что, не хочешь замуж? — осведомился Энцо.

— Будь моя воля, я бы хоть завтра.

— А за кого?

— Мне виднее за кого.

— Помолчи, — сказал Паскуале. — Кому ты нужна?

Мы ехали вниз, к Морской улице, Паскуале изо всех сил жал на акселератор. Антонио так отладил его машину, что теперь он несся на ней как на гоночной, не обращая внимания на камни и выбоины разбитой дороги. Он быстро догнал опередившую нас кавалькаду и начал по одной обходить другие автомобили: сначала прижимался к каждому из них чуть ли не впритык, оставляя зазор в считаные сантиметры, а потом, резко вывернув руль, вырывался вперед. Мы, девчонки, визжали от страха, крича, чтобы он прекратил, но он только посмеивался и поддавал газу. Антонио с Энцо хранили невозмутимость, но, когда Паскуале вплотную приближался к очередной машине, открывали окошко и отпускали в адрес медлительного водителя тяжеловесные и оскорбительные шутки.

Во время этой поездки к виа Орацио я чувствовала себя несчастной иностранкой, попавшей в чужую среду. Я выросла с этими ребятами, считала их поведение нормальным, а их грубый язык своим. Но на протяжении шести последних лет я ежедневно шла по пути, о котором они даже не догадывались и на котором добилась настоящих успехов. Беда в том, что в их компании мои успехи не имели никакого значения; мне приходилось помалкивать — ничего из того, что занимало мои мысли, их попросту не интересовало. Если же у меня порой вырывалось то или иное замечание, оно их только пугало. Что я делаю в этой машине, спрашивала я себя. Конечно, здесь мои друзья, мой парень, и мы едем на вечеринку в честь свадьбы Лилы. Но сама эта вечеринка означала, что Лила — единственная, в ком я нуждалась, — больше не принадлежала к нашей компании, следовательно, и нужда в посредниках между ею и мной, то есть в людях, сидящих в этой машине, отпала. Тогда почему я была не с Альфонсо, который имел непосредственное отношение к человеку, лишившему меня подруги? Почему я не остановилась поговорить с Нино, почему не сказала ему: «Подожди, пойдем на вечеринку вместе. Когда выходит журнал с моей заметкой? Давай выроем себе норку и спрячемся в ней от Паскуале с его дурацкой машиной, от грубых шуток Энцо, от визга Кармелы и… от Антонио. Да, и от Антонио»?

60

Мы первыми из молодежи вошли в зал ресторана. Настроение у меня было хуже некуда. Сильвио и Мануэла Солара уже сидели за столом с антикваром, его женой-флорентийкой и матерью Стефано. Родители Лилы занимали длинный стол вместе с другими родственниками, моими родителями, Мелиной и сердитой Адой, жестами подзывавшей брата. Оркестранты рассаживались по местам, настраивали инструменты, певец проверял микрофон. Мы в смущении бродили по залу. Мы не знали, где нам сесть, и не осмеливались спросить об этом официантов. Антонио ходил за мной по пятам и пытался развеселить.

Меня позвала мать, но я сделала вид, что не слышу. Она окликнула меня еще раз. Я не реагировала. Тогда она поднялась и своей шаркающей походкой сама подошла ко мне. Она хотела, чтобы я села рядом с ней. Я отказалась.

— Почему за тобой увивается сын Мелины? — прошипела она.

— Никто за мной не увивается, мама!

— Думаешь, я дура?

— Нет.

— Иди и сядь рядом со мной.

— Не пойду.

— А я сказала — иди! Мы не для того тебя учили, чтобы тебя сгубил нищий работяга, сынок этой ненормальной.

Я подчинилась, но она все продолжала ругаться. Подтянулась остальная молодежь, все друзья Стефано. Джильола увидела меня и замахала, приглашая сесть с ними, но мать меня не пустила. Паскуале, Кармела, Энцо и Антонио присоединились к компании Джильолы. Аде наконец удалось отделаться от матери, препоручив ее заботам Нунции; она наклонилась ко мне и сказала на ухо: «Пойдем со мной». Я стала подниматься, но мать с раздражением схватила меня за руку. Ада недовольно скривилась, развернулась и села рядом с братом: он смотрел на меня, а я закатывала глаза к потолку, показывая, что меня удерживают насильно.

Заиграл оркестр. Певец, почти лысый мужчина лет сорока с очень тонкими чертами лица, мурлыкал что-то, распеваясь. Прибыли другие гости, зал наполнился. Все проголодались и не скрывали этого, но надо было дождаться молодоженов. Я снова попыталась встать, но мать прошипела: «Кому сказано: сиди со мной».

Сидеть с ней. Я подумала о том, что она, сама того не замечая, противоречит сама себе. Она не хотела, чтобы я училась, но раз уж выяснилось, что учусь я хорошо, стала думать (в чем я с ней соглашалась), что я лучше ребят, с которыми выросла, и что мне с ними не по пути. Сейчас она удерживала меня рядом, надеясь уберечь от бушующего моря, омута, пропасти или другой такой же опасности, воплощенной, по ее мнению, в Антонио. Но если я буду с ней, значит, останусь в ее мире и стану такой же, как она. А если я стану такой, как она, кому я буду нужна, кроме того же Антонио?