Мой мир: рассказы и письма художницы - [19]

На следующий день бабка истопила для гостей баню, и дед научил их хлестаться веником. А потом пришли соседи и принесли гитару. И было у них вдоволь и испанских, и русских песен.

Эти два дня были насыщены впечатлениями. И в лес сходили, посмотрели окрестности, порадовались, полюбовались красотой тех мест. Так что экзотика русской деревни не обошла стороной наших путешественников. Вернулись в Москву очень довольные поездкой.

Однако уже перед самым отлётом на родину гости из Испании спросили своего русского друга: «Скажите честно, не подстроили ли вы специально нашу встречу с “русскими испанцами”? Уж очень неправдоподобно!»

И мы можем повторить вместе с ними: «Действительно как-то неправдоподобно!» Однако факт.

Гомберг

Дмитрий Ильич Гомберг, старинный друг нашей семьи, жил неподалёку от моей бабушки в Трубниковском переулке. После внезапной смерти жены он почувствовал себя страшно одиноким и начал почти ежедневно бывать в бабушкином доме («дом» умещался в одной комнате), где жили тогда и мы с мамой. Дмитрий Ильич был уже человек немолодой. Он был опытный адвокат и имел небольшую частную практику. Пенсий тогда ещё не было и, видимо, ему жилось нелегко. Впрочем, он отлично выглядел, всегда был чисто выбрит, оставлял только небольшие усики над верхней губой, которые придавали ему несколько фатоватый вид. Костюм, хоть и старенький, всегда сидел на нём отлично. Профессия обязывала его держаться и выглядеть прилично.

Гостеприимная моя бабушка всегда старалась накормить Гомберга получше, ей казалось, что он плохо питается. Но он был горд и иногда неприступен. Однажды он сказал бабушке: «Я к вам не есть пришёл!» А в другой раз, когда бабушка от всей души наложила ему целую глубокую тарелку киселя из сухофруктов, в нём вдруг проснулась подозрительность. «Как называется это блюдо?» – спросил он. Бабушка простодушно ответила: «Кисель-компот». Тут в Гомберге, видимо, заговорили гены далёких немецких предков, не терпевших неопределённости. Он резко отодвинул тарелку и сказал: «Я никогда не буду есть “кисель-компот”. Я ем или кисель, или компот». Вот такой был сложный человек наш Гомберг. Но мы любили его таким, каков он был.

Кроме потери жены было у Гомберга и ещё одно горе. У него была падчерица, которую он очень любил и воспитывал как родную дочь. Когда она заболела туберкулёзом, он отправил её лечиться в санаторий на юг Франции (в то время это было ещё возможно). Дочь познакомилась там с одним художником и вышла за него замуж. Не было никакой надежды, что она вернётся. Мне хотелось узнать фамилию зятя Гомберга, так как я в то время училась в художественной школе и очень увлекалась французской живописью. Но Гомберг упорно не хотел говорить об этом.

Однажды он всё-таки «раскололся». «Зачем тебе его фамилия?» – спросил он. Голос его сделался враждебным и даже презрительным. «Он совершенно неизвестный, так – французишка испанского происхождения. Его зовут Сальвадор Дали».

Ничего себе «неизвестный»! В то время мало что проникало через «железный занавес». Но художники умудрялись увидеть книги, контрабандой привезённые к нам. Я подумала: «Хорошо, что Гомберг не имеет представления о творчестве Дали, он бы этого не вынес». Конечно, он не знал и того, что дочь его вначале была женой Поля Элюара, а потом сделалась знаменитой Гала – женой и музой Сальвадора Дали на всю жизнь.

Копеечка

В середине прошлого века жил в Москве знаменитый на весь мир старый архитектор Мельников. Жил он в арбатском переулочке в доме, который сам же и спроектировал. Жил он тихо, незаметно. Многие считали, что он давным-давно умер. Его московские здания – свидетельство определённой эпохи в искусстве, эпохи конструктивизма, кубизма. Наиболее известное в Москве его здание – Клуб им. Русакова в Сокольниках.

Наталья Касаткина с мамой Агнией Александровной. Москва, Дом Герцена.

Кон. 1950-х

В советское время вначале «поиграли» в кубизм-футуризм, а потом решили, что всё это происки «гнилого Запада» и простому народу это не нужно. Многие художники тогда пострадали, стали изгоями в собственной стране. Вот и Мельникова затёрли, забыли. Как и на какие средства он существовал, никого не интересовало. Правда, однажды всё-таки решили отметить его юбилей выставкой из фондов музея архитектуры. Вероятно, почувствовали неловкость: ведь на Западе широко отмечались юбилеи больших художников. И Мельников был в их числе.

Музей архитектуры располагался тогда на территории Донского монастыря. Там-то и должна была открыться выставка. Но она так и не открылась по причине «неприличного» поведения юбиляра. О том, что произошло, мне рассказал товарищ – тогдашний художник музея Слава Андреев. Оказывается, накануне дня открытия выставки приехала комиссия ознакомиться с экспозицией. Мельников шёл вместе с «начальниками от искусства» по территории монастыря. Когда они проходили мимо храма, Мельников остановился, снял шапку, широко перекрестился и низко поклонился. Этот его поступок и решил судьбу выставки: она так и не открылась…

Мне посчастливилось однажды увидеть Мельникова и даже получить от него полезный урок. Было это в Доме художников на Кузнецком мосту. Был вечер: в Малом зале показывали диапозитивы, снятые в Фера-понтовом монастыре. Сидим мы, ждём начала показа. Вдруг кто-то мне говорит на ухо: «Если хочешь увидеть того самого Мельникова, обернись незаметно: он сидит сзади нас со своим сыном-художником». Я удивилась, думала, что Мельников давно умер. Обернулась. Сзади сидели очень славные по виду люди: отец и сын. Мои глаза встретились с очень ясными стариковскими глазами. Глаза эти улыбались весело и насмешливо. Видимо, Мельников понял, что я оглянулась «поглазеть» на него. Я смутилась и больше уж не оборачивалась.