Мой лучший друг - [39]

— Подожди, может, сюда заглянет.

— Некогда. Мне же еще на работу, а то выгонят. Будем как два сапога пара…

Я проводил ее до трапа.

— Я тоже пойду его искать.

Оглянулась Лида, улыбнулась мне жалкой улыбкой, от которой мне стало не по себе. Я глядел ей вслед. Когда она поднялась из порта, черная фигурка ее, словно отмахиваясь от ветра, широко разводила руками. И рябины, выступавшие из белой пелены, тоже отмахивались от летящего снега, который нещадно сек их, нагих и беззащитных. И оттого, что Лида была похожа на беззащитное деревце, у меня сжалось сердце. Я понял, что беда Палагина и Лиды — и моя беда, что самыми близкими из всех, кто меня окружает, были они. Я не мог оставаться безучастным…

Вчерашнее снова поднялось во мне. И пришла странная мысль: если у Лиды с Палагиным все наладится, то и у меня будет все хорошо. Почему я вдруг вспомнил о Женьке, не понимаю. Может, потому, что, когда Лида и боцман нашли друг друга, я, глядя на них, жил мечтами, что и у меня будет так же.

А может быть, после того, как у них все устроится, взять да махнуть домой, забрать Женьку, если она захочет уйти со мной, и примчать ее сюда, а? Может, так и надо сделать вопреки здравому смыслу, ее мужу, моей матери и всем, всем, кто не понимает, что примирение с тем, что случилось, — измена самому себе?

— Иван, — окликнул меня Генка. — Во сколько часов соберемся?

Он стоял на ботдеке, готовый сойти на берег. Мичманка лихо надвинута на левую бровь. Ослепительная, белей снега, рубашка. Заграничная куртка на «молниях». Сияющее лицо.

Я поглядел на него, точно не узнавая.

— Знаешь, совсем забыл, у меня нынешний вечер занят.

— А, понимаю… — Генка легко сбежал по трапу ко мне. — Тогда, может, объединимся? Ты со своей девчонкой, я — со своей, а ее подружку побоку?

— Не получится, — сказал я со вздохом.

— Ну, как знаешь… — и он прошел на пирс, обдав меня густым запахом одеколона. Сколько раз пытался я отучить его от этого. Но у Генки свои взгляды на жизнь и на то, что в ней красиво и что некрасиво.

Синельников пришел на «Чукотку» лишь к полудню. Он старательно отряхнул пальто, шапку.

— Ты извини, с автобусами плохо…

— Ничего. С утра все равно в городе делать нечего.

— Да… Чуть не забыл… — Он достал из портфеля сверток. — Мой сын передал. Что у вас за любовь такая?

Я развернул газету. В ней теплые еще пирожки.

— Спасибо.

— Хочет увидеть тебя.

— Пусть приходит.

Мне показалось, что настал самый черед разговора о Палагине. Человек размягчен встречей с семьей, сейчас ему будут понятней незадачи другого.

Мы сидели в штурманской. Синельников прислонился спиной к калориферу, из которого с шумом летел сухой, горячий воздух, и наслаждался теплом.

— Слушай, Павел Петрович, что же будет с Палагиным? — спросил я, скрывая волнение.

Синельников пожал плечами.

— А что с ним делать, если у него на плечах вместо головы кухтыль, поплавок для трала?

— Такого хозяина поискать.

— Конечно, — Синельников прищурился. — Боцман что надо, в работу въедливый. Но теперь с ним дело конченое. Место занято. Прогоним этого фрукта, возьмем другого. Отстал от поезда твой друг. Хочет ехать — пусть в другой забирается.

— Но он никуда не пошел пока. Нас дожидался.

— А, брось! Не пошел — не надо, море по рыбе не тужит.

— Но с какой стати мы должны не брать его?

— А с какой стати ты свой нос суешь? Подумаешь, боцман Палагин… Долго я терпел его…

— Ну что же, я считаю, что ему на «Чукотке» место.

— А ты кто такой? — презрительно перекривил губы Синельников. — Сперва молоко на губах оботри…

Я понял, что Синельников не возьмет Вадима. Слишком у них далеко зашло.

— Ничего. Я поговорю с ним, пусть идет к Рихарду Оттовичу. Надо — сам пойду с ним, и Александр Иванович вот-вот вернется.

Синельников рассмеялся и многозначительно поглядел на меня. Почему-то бросились в глаза его мелкие зубы. Прежде я как-то не замечал этого.

— Так и быть, скажу тебе: Янсен, видимо, больше не будет капитаном. Ну, может, еще на один рейс. Укатали Сивку крутые горки, — Синельников притворно вздохнул. — А что касается помполита, неизвестно еще, как он на всю эту историю посмотрит. Я найду боцмана не хуже…

— Но ведь нельзя бросаться такими, как Палагин! — воскликнул я запальчиво. — Если надо, я к самому начальнику управления пробьюсь!

Синельников пристально поглядел на меня.

— Ну что же… Только знай: я не люблю таких, кто сор из своей избы выносит. Советую подумать.

— Есть вещи поважней личных отношений, — я взглянул ему в глаза. — А намек понял, без работы не останусь!

— Ну, ну, раскипятился, что самовар, — Синельников все еще говорил свысока, как с мальчишкой. — Не хотел бы я, чтобы сын таким строптивым вырос: хлебнет горя…

И тут я ему врезал:

— Думаю, он не пойдет в вас…

Синельников вскочил, лицо его передернулось.

— Сопляк… Как ты смеешь!..

Я пересел за штурманский столик и начал заполнять вахтенный журнал.

— Товарищ старший помощник, — нарочито официально обратился я к Синельникову. — Разрешите сдать вахту и отбыть на берег.

Лицо его еще не остыло от возбуждения. И он буркнул:

— Проваливай, — но, загородив мне дорогу, взглянул мне в глаза. — Только еще раз предупреждаю: не ввязывайся. Так и шею сломать недолго.