Мой дядя Адриано - [49]

[161], и это удивительно, насколько сильно меня привлекли его слова, которые чрезвычайно трудно назвать ложью. Каждый раз я внимательно наблюдал за ним и ни разу не смог уловить в его словах того, что не отражалось бы на его лице. Когда вы лжете, рано или поздно взгляд вас выдаст. И я должен сказать, что нечасто видел в своей жизни такой симбиоз слов и взгляда, какой я видел у Софри, а такой симбиоз может гарантировать только абсолютная честность. Безусловно, он образован и интеллигентен, умеет говорить, причем так, что его голос, несмотря на полное отсутствие модуляций и огромную усталость, обладает пленительным очарованием. Кто-то скажет, что интеллект и помог ему выдать ложь за правду. Если позволите высказать свое мнение – я всегда считал, что интеллект, настоящий интеллект, достигает своего пика, только когда в своем существовании он не может обходиться без истины. Своеобразное рабство, из которого «истинный» интеллект не способен вырваться. И в случае Софри это рабство проявляется весьма явно, как и его свободолюбие, и свободолюбие его товарищей, которые теперь находятся в тюрьме. Приговоры, вынесенные Софри, Бомпресси и Пьетростефани, основаны только на заявлениях раскаявшегося преступника, к тому же их бывшего соратника, и больше ни на чем. Честно говоря, я никогда не верил в раскаяние перебежчиков, даже если во многих случаях эти люди были полезны для борьбы с организованной преступностью. Чем серьезнее преступление, тем труднее по-настоящему раскаяться. У раскаявшихся мафиози по сути нет альтернативы: «Либо ты рассказываешь нам все, что знаешь, и мы сократим тебе срок за сотрудничество со следствием, либо будешь гнить в тюрьме до конца своих дней». Это в корне отличается от ситуации с Марино, конечно. Через шестнадцать лет он вдруг искренне раскаялся в том, что содействовал убийству Калабрези. Внезапно его охватывает сожаление, что он причинил вред ближнему своему. Он бежит к карабинерам (или карабинеры к нему, бог знает зачем) и рассказывает: «Нас было четверо…», но только трое в итоге попали за решетку. Как я могу поверить, я, Король невежд, в то, что ты действительно раскаялся? Думаю, никто не усомнится в твоих словах, если ты придешь к судье и выразишь искреннее желание присоединиться к своим соратникам в тюрьме».

Позиция Адриано вызвала особое раздражение в кругах правого правительства, и RAI начала осторожничать, чтобы ни в коем случае не отдать прайм-тайм в руки «Дирижеру». Причина стара как мир: топ-менеджмент RAI больше всего на свете боится непредсказуемости дяди и невозможности заткнуть ему рот. Именно в эту запутанную ситуацию вмешалась группа компаний Mediaset. Менеджеры Берлускони были прекрасно осведомлены о непримиримых разногласиях между Адриано и RAI, поэтому они приехали на виллу в Гальбьяте с проектом, который должен был обеспечить вхождение Адриано в программную сетку Mediaset. Сперва казалось, что все может получиться и подписание контракта не за горами, но вскоре дядя понял, что полная автономия, которую он просил у RAI в качестве непременного условия, в Mediaset для него недоступна. Контракт с телекомпанией дружочка-Сильвио сорвался и больше не появлялся на горизонте. Выяснение отношений с RAI тем временем было в самом разгаре, дело находилось в шаге от суда. Адриано потребовал миллиард в качестве компенсации за нарушение контракта, но руководство RAI не сдавалось, казалось, что тяжбы не миновать, но в какой-то момент, на волне победы левоцентристских сил, поставивших в 1996 году на пост председателя Совета министров Романо Проди, картина кардинально изменилась. Президентом RAI стал Роберто Дзаккариа, а пост генерального менеджера занял Пьер Луиджи Челли. Именно Пьер Луиджи Челли приехал к Адриано на виллу в Гальбьяте и попросил вернуться на RAI.

«Я вернусь, – согласился Адриано, – но сначала мы должны решить наш судебный спор и разобраться с компенсацией, о которой говорят мои адвокаты».

Ходят слухи о миллиарде лир, хотя эта цифра никогда не была официально подтверждена. Пьер Луиджи Челли собрал свою команду, поговорил с Роберто Дзаккариа и понял, что для RAI будет лучше не ввязываться в судебную тяжбу, а согласиться с требованиями Адриано. Итак, наконец появились все предпосылки для громкого возвращения Адриано на телевидение, что и случится в 1999 году – дядина передача будет называться «Честно говоря, мне плевать». А в 2001 году в прямом эфире программы «125 миллионов ерундовин» перед лицом Дарио Фо, Джорджо Габера, Антонио Альбанезе[162] и Энцо Янначчи Адриано во всеуслышание поблагодарит Роберто Дзаккариа. «Мы здесь, на этом шоу, – скажет Адриано о споре с предыдущим руководством RAI, – и мы обязаны этим Дзаккариа… браво Дзаккариа».

90-е годы: взаимоотношения Адриано и СМИ. «Что для меня телевидение? Суд над Кузани»

Дело Софри и конфликт с RAI – лишь два примера сложных взаимоотношений Адриано и СМИ. Отношения, иногда конфликтные, радикально меняются после 1987 года и выхода в эфир «Фантастико 8», когда дяде приходится часто иметь дело с прессой. В 1994 году мне довелось взять у него интервью на эту тему для ежемесячного издания Prima Comunicazione. С тех пор многое изменилось: два столпа итальянской журналистики, Энцо Бьяджи и Индро Монтанелли, упомянутые Адриано в интервью, ушли из жизни, как и Джанни Аньелли. Сильвио Берлускони тогда только начинал свой путь к власти. Его все еще считали бизнесменом из Аркоре и владельцем трех телекомпаний, человеком, который в прошлом году