Storia D’Amore. Предисловие
Если бы меня спросили, с кем из значительных персон XX века я хотел бы поговорить, я бы назвал Сергея Довлатова и Адриано Челентано. С Сергеем Довлатовым по очевидным причинам это невозможно. С Челентано в тот момент, когда я пишу эти строки, конечно, сложно, но вдруг получится. А пока можно прочитать книгу его племянника Бруно Перини. Книгу, которую вы держите в руках.
О чем бы я спросил Челентано?
Может быть, не столько спросил, сколько попросил. Попросил бы спеть песню «Storia D’Amore».
Это не была первая песня Адриано Челентано, которую я услышал. Первой я услышал «Azzurro».
Я помню гибкую голубую пластинку из журнала «Кругозор», которую принес мой брат. И вот на самой первой квартире, где я себя помню, играет «Azzurro», и я танцую как сумасшедший. Мне всегда нравился в этой песне запев и всегда не нравился припев. Потому что запев минорный, а припев мажорный. Наверное, это всем нашим соотечественникам свойственно – мы любим минор. Из-за этого итальянские песни так хорошо ложатся на ухо русским людям – они часто минорные, и при этом в них очень внятные мелодии и гармонии. Может быть, «Azzurro» – это начало моей любви к грустной музыке, которая позднее вылилась в любовь к русскому року.
Но «Storia D’Amore» – это первая песня, которая совместилась с визуальным образом и в конечном счете изменила мою жизнь.
Ее показали в «Утренней почте». Вышел человек в рваной майке и запел невероятную, сложнейшую песню, где есть четыре разные мелодии и потрясающее соло на аккордеоне. Человек в рваной майке на сцене – это была сенсация для советского телевидения. Певец в принципе не мог выступать на телевидении в рваной майке.
Но дело даже не в этом. Мне в первую очередь понравился образ. Такой несуетный, спокойный, обстоятельный. Меня не так удивила рваная майка, как отсутствие бессмысленной улыбки. Все советские певцы – Богатиков, Хиль, Лещенко и прочие, – они все время улыбались. Бессмысленно и совершенно безосновательно. А этот был немного Бастер Китон. От того, что он был такой не очень улыбчивый, веяло правдой. Было ощущение, что человек действительно так живет, так чувствует, так разговаривает с людьми. Я до сих пор не знаю итальянский язык, но тогда я как-то понял, что «Storia D’Amore» – это история любви, и любовь эта не очень счастливая. Когда надо будет, он, может быть, и улыбнется. Но не сейчас.
Челентано ведь не большой актер. У него не то чтобы разные образы, он не из тех, кто может сыграть что угодно. Такой же был Высоцкий – он не перевоплощался. Был «Высоцкий помягче», «средний Высоцкий» и «Высоцкий пожестче», вот и весь диапазон. Но мощь личности была такая, что невозможно оторваться. Очень честный, не фальшивый. Челентано с Высоцким даже родились с разницей в три недели.
Из фильмов Челентано я первым увидел «Блеф». Хотя, пожалуй, даже большим впечатлением было, когда мой брат приехал с Московского кинофестиваля и рассказал мне о фильме «Бинго-Бонго», где Челентано фактически играл обезьяну. Потом фильм вышел на экраны, и, кажется, все тогда напевали «Jungla di Città» и «Uh… uh…». И все же самыми популярными фильмами в СССР были «Блеф» и «Укрощение строптивого».
Конечно, танец, во время которого он давит виноград в «Укрощении строптивого», – это его самый популярный танец, нет человека, который хотя бы раз в жизни не пытался его изобразить. Кстати, движения там несложные. Просто у Челентано неповторимая пластика. Пластика – это как звукоизвлечение. Многие умеют попадать в ноты, но про кого-то мы говорим, что он поет хорошо, а про кого-то – что плохо. Что за пластика у Челентано, словами объяснить невозможно. Ты просто смотришь и не можешь оторваться. Бывает обаятельный взгляд или обаятельная речь, а у него и взгляд, и речь, и пластика. Бруно Перини пишет, что Челентано был поклонником Элвиса Пресли, но пластика у него совершенно другая. Какая-то пунктирно-кошачья.
Для меня Челентано не просто исполнитель, всенародно любимый на постсоветском пространстве, – он выдающийся артист XX века. Фигура, равная Полу Маккартни. При этом он не гениальный певец. И песен он сам особо не писал. И актер не гениальный. Но он гениальный человек.
Песня «Storia D’Amore» сопровождает меня всю жизнь. Когда я окончил ГИТИС и мы с друзьями организовали театр «Квартет И», уже во втором спектакле у нас был номер «Storia D’Amore». Я настоял на этом – спустя двадцать лет после того, как я ее услышал впервые.
Мне повезло – я облысел в 20 лет и неожиданно стал похож на Челентано. У нас даже шутка есть такая. Мой партнер Леша Барац говорит: «Для того чтобы стать похожим на своего кумира, Слава перенес тяжелую операцию по пересадке волос с головы на спину». Я черненький, у нас с Челентано немного похожи черты лица, хотя он поинтереснее, конечно. И вот тогда мы сделали номер, который до сих пор исполняем на корпоративах. Я выхожу на сцену с гитарой, говорю «Buona serra», пытаюсь изображать итальянский язык, иногда вставляю русские слова – такой капустник, в общем, – и начинаю: «Tu non sai cosa ho fatto quel giorno quando io la incontrai…» («Вы не знаете, что я сделал в тот день, когда встретил ее…») Потом, в процессе развития этого номера, мы эту песню скомпилировали с другой – «Pay, Pay, Pay».
