Мой друг Трумпельдор - [61]

Шрифт
Интервал

Так вот Белоцерковского здесь нет. Правда, во втором томе на странице девятьсот шестьдесят восемь есть статья о Тове Хаскиной. Это та самая фельдшерица, что упомянута в протоколе обыска, проведенного у питерских палестинофилов. Тут говорится, что она приехала вместе с Давидом, но он вскоре вернулся.

Затем мне попалась берлинская книга Белоцерковского 1924 года. На обложке значилось: «ACHIJOSEF» или «Мой брат Иосиф». Вот каким было самоощущение автора и, возможно, жанр. Правильно определить его так: «брат о брате» или «остающийся об ушедшем».

В издании помещено фото Давида. Вот, оказывается, он какой. Много округлого: лицо, уши, очки. В шевелюре тоже есть изгиб: волосы не спадают на лоб, а зачесаны назад. На нем форма студента Сельскохозяйственных курсов, а значит, ему около тридцати.

Книга Белоцерковского рассказывает о том, другом, третьем, десятом, а карточка только о его юности. Правда, снимок оказался с секретом — кажется, он вместил и вторые тридцать лет. Настолько старше он выглядит.

Только я порадовался настоящему Белоцерковскому — и сразу скис. Вижу — год рождения не указан, а зато есть дата смерти. Якобы случилось это 14 апреля 1922 года.

Как говорится: если молва тебя похоронила, то ты будешь жить долго. Не знаю, что произошло в этот год и день, но он точно не умер. Да как вообще это могло быть? Уж очень близко от гибели друга! В реальности — в отличие от литературы — такие совпадения редкость.

Чаще всего бывает наоборот. Раз один погиб, то другой живет за него. Причем ему выпадает не среднестатистический срок, а ровно столько, чтобы сделать все, что задумал.

Помните, как Давид размышлял о мартирологе Альфреда Трумпельдора? Рядом с несколькими именами составитель ставит вопрос. Значит, сомневается. Никак не может согласиться с тем, что этих людей нет на свете.

Дело в том, что в такие суматошные эпохи легко пропасть. Если, к примеру, ты появился в пункте Б, то в пункте А тебя искать бессмысленно. Возможно, там уже напечатали твое фото с придуманной датой смерти.

Вот и Белоцерковский как сквозь землю провалился, но все же не исчез. Одно время существовал между Россией и Палестиной, а затем обосновался в Иерусалиме. Участвовал в каких-то обществах, пока не понял, что самое интересное — это то, что делаешь дома. Особенно ему нравилось сидеть на балконе и разбирать архив покойного друга.

Еще, как вы знаете, Белоцерковский писал. После тех записок, что вышли в Берлине, он предпринял еще две попытки. В сорок восьмом приступил к мемуарам, а в шестьдесят первом решил их продолжить, но работу не довел до конца.

Пришло время рассказать о рукописи. Представьте большую тетрадь вроде амбарной. Еще вклеено листов пятьдесят. Некоторые страницы заполнены с обеих сторон. Кажется, ему постоянно не хватало места. Вроде все уже сказано, но он непременно добавит.

Ну и почерк соответствующий. Буквы никак не умещаются в квадраты. Вот где простор для графолога! Он бы сказал: человек хороший, но беспокойный. Жизнь ему предлагает: вот вам квадрат (или линия), а он непременно ускользнет.

Судьба Белоцерковского делится на две части. Или на три. Вместе с Иосифом. Рядом с документами. В одиночестве. Самый сложный — последний этап. Вида Давид не показывал, но что тут объяснять? Хватит того, что он улыбался, а глаза говорили о том, что случилось непоправимое.

Как жить без архива? А так. Время от времени перечитываешь старые записи. Наконец чувствуешь — пора. Во-первых, накопились новые мысли. Да и сроки поджимают. Ясно, что такой возможности может не быть.

Еще имеет значение растерянность. Это из-за нее он начал писать в первый, во второй и в третий раз. По той же причине заметки не завершил. В конце концов запер их в ящике стола, а ключ выбросил. Чтобы не возникало соблазна вновь ворошить прошлое.

Словом, не успел Давид. Не зря называл себя неуспевающим. Однажды жена зашла в кабинет и увидела мужа на полу. Голова была откинута, словно он разговаривал с кем-то вверху. Как это назвать — инфарктом или крайней степенью огорчения? Главное, они встретились. Похлопывали по плечу друг друга и обещали не расставаться.

Теперь вернемся назад и вспомним, для чего я ехал в Иерусалим. Мне следовало найти рукопись Белоцерковского. Еще поклониться его могиле. Ну и, конечно, познакомиться со страной. Ведь это о ней когда-то мечтали два друга[8].


Вы не упрекнете меня в непоследовательности, если я расскажу, как узнал об Израиле? Было это давно. В таком возрасте кажется, что мир заканчивается рядом. Что он меньше города, в котором ты живешь. Школа, двор, еще несколько улиц — вот, пожалуй, и все.

В эти годы Францию и Италию я воспринимал как нечто очень далекое, а Израиль — практически несуществующее. Правда, я слышал фамилию Жаботинского. Да что фамилия — я был знаком с ним самим! Внешне приятель моего дедушки не походил на знаменитого сиониста. Совсем иное — сходство внутреннее, по существу.

Мой Жаботинский увлекался собиранием марок, а это первый признак мечтательности. Так и вижу его склонившимся над своими сокровищами и воображающим те страны, куда он никогда не попадет.


Еще от автора Александр Семёнович Ласкин
Гоголь-Моголь

Документальная повесть.


Дом горит, часы идут

Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств. Член СП. Автор девяти книг, в том числе: “Ангел, летящий на велосипеде” (СПб., 2002), “Долгое путешествие с Дягилевыми” (Екатеринбург, 2003), “Гоголь-моголь” (М., 2006), “Время, назад!” (М., 2008). Печатался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Ballet Review”, “Петербургский театральный журнал”, “Балтийские сезоны” и др. Автор сценария документального фильма “Новый год в конце века” (“Ленфильм”, 2000)


Петербургские тени

Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин предлагает свой взгляд на Петербург-Ленинград двадцатого столетия – история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь – впрочем, какой еще может быть жизнь рядом с Ахматовой, Зощенко и Бродским?



Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.


Рекомендуем почитать
Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев

Наблюдательными образованный русский солдат С. Беляев, попав в плен к чеченцам во время Кавказской войны, оставил нам ценнейшие заметки о быте и традициях горцев 40-х годов XIX в.


Поморы

Роман Евгения Богданова посвящен рыбакам и зверобоям Мезенского залива Белого моря. Он охватывает важнейшие этапы в истории рыболовецкого колхоза с момента его организации до наших дней. Две книги — «Поморы» и «Берег Розовой Чайки» уже издавались в Архангельске и в Москве в издательстве «Современник». Третья книга — «Прощайте, паруса!» публикуется впервые.


Капитан Большое Сердце

Повесть об экспедиции к Северному полюсу капитана Дж. В. Де Лонга на пароходе «Жаннета» в 1879–1881 годах.


Прогулки по Испании

Как и едва ли не для каждой страны, для Испании существует свой стереотип: коррида, фламенко, вино, Кармен… И, разумеется, этими образами Испания не только не исчерпывается, но даже и не начинается. Она удивительно красива и многолика, эта страна между Пиренеями и морем.Неутомимый путешественник Генри Мортон приехал в Испанию не за стереотипами — он хотел увидеть страну изнутри, окинуть ее взглядом «доброжелательного постороннего», чтобы понять, принять и восхититься. «Испания» Мортона — книга такая же разноликая, контрастная, солнечная и сумрачная, величественная и карнавальная, чинная и вольная, как и страна, которой она посвящена.


Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Гиблая слобода

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.