Мой друг Адольф, мой враг Гитлер - [100]

«Никто не может приказывать СА», – кричал Рем и составил свой собственный план марша.

Вечером накануне своего отъезда в Штаты я получил приглашение на светский раут и представление кабаре в штаб-квартире СА на Штандартенштрассе в Берлине. Я решил, что просто заскочу на пару минут, и прибыл в фойе очень поздно, обнаружив праздник в самом разгаре. Я собирался извиниться и исчезнуть, поэтому отправил позвать Рема и стал ждать. Я стоял и смотрел на роскошно обставленное помещение: гобелены, дорогие картины, восхитительные хрустальные зеркала, ковры толстого ворса и сверкающую антикварную фурнитуру. Выглядело это как публичный дом для миллионеров. Из большого зала внутри донеслись звон бокалов и гул аплодисментов и разговоров, среди которых фальцетом выбивался чей-то неприятный скрипучий голос.

Главная дверь распахнулась, и оттуда, шатаясь, появился Рем со своими сверкающими пухлыми щеками, с толстой сигарой в одной руке, он был явно пьян. Едва поприветствовав меня, он тут же разразился самой необычной речью, которую я от него когда-либо слышал, проклиная, крича и угрожая, – насколько я понял из потока слов, главным объектом его ярости был генерал Райхенау. «Скажите этому своему дружку, что он свинья, – примерно таков был тон его речи. – Гитлер на его стороне, и он не делает ничего, только угрожает мне и СА». «Возможно, он опасается эффекта такого количества демонстраций СА на международное и в особенности на французское общественное мнение», – попытался возразить я. Это привело его в ярость: «Но что это значит? Время указать французам их место», – прокричал он. Он бредил как умалишенный. «Ради Бога, Рем, следите за своими словами», – взмолился я и в конце концов смог высвободиться и уехать. Я не мог понять ничего из того, что он говорил, и гадал, какие темные игры ведутся за кулисами.

Теперь Рем был мертв. Мне удалось избавиться от того газетчика и его коллег, объявив со всей честностью, что я не имею ни малейшего представления, что случилось. Сведения о планировавшемся мятеже не имели никакого смысла и стали выглядеть еще более абсурдными, когда в тот список попали новые имена. Шляйхер, Штрассер, Бозе из кабинета Папена. Детали совершенно не складывались в понятную картину. Какое-то время я подумал, стоит ли мне возвращаться, но моя семья была все еще там, поэтому я предусмотрительно отправил послание Нейрату через немецкого генерального консула в Нью-Йорке, и он сообщил, что я должен вернуться любой ценой. Я снова оказался на борту «Европы».

По английскому радио мы слышали извинения Гитлера, принесенные им перед рейхстагом, за свои действия. Будучи, возможно, единственным человеком на борту, знавшим ситуацию изнутри, я был совершенно сбит с толку и зол как никогда. Самым необычным стало заявление Гитлера, что его крайне удивило и вызвало у него отвращение свидетельство гомосексуальности Рема. Я знал, что это была откровенная ложь. Летом 1932 года в середине предвыборной кампании в рейхстаг один журналист по имени Белл, снискавший расположение Рема, написал весьма подробный рассказ о том, какую жизнь вел шеф СА, который растиражировали все оппозиционные газеты. Помню, как Гитлер сидел на складном стуле в какой-то пивной на открытом воздухе и с каменным лицом читал эти репортажи и кусал свой ноготь, что было верным знаком приближающейся бури.

Мы все направились в Коричневый дом, где нас ждал Рем, и они вдвоем исчезли в кабинете Гитлера. Последовавший скандал не поддавался описанию. Он продолжался несколько часов. Гитлер кричал во весь голос, об этом говорило то, что все оконные рамы в здании гудели от шума. Когда я в раздражении отправился домой, он все еще был там. Звучало это как небольшое непрекращающееся землетрясение. На следующий день Рем попытался возбудить дело о клевете, которое, конечно, так и не дошло до суда. Вскоре после прихода нацистов к власти Белла нашли застреленным в австрийском Тироле, где он скрывался. Убийц не нашли. Еще более невероятным в речи Гитлера было предположение, что Рем втянул в свой заговор представителя иностранной державы. Это было очевидное указание на Франсуа-Понсе, французского посла, утверждение настолько неправдоподобное в свете последнего разговора Рема со мной, что я даже прокомментировал его вслух в кают-компании. Как только я вернулся в Германию, я стал осаждать людей с расспросами. Больше всего меня ужаснуло, что эти люди, каким бы неприятным ни был характер Рема и некоторых его сторонников в СА, были расстреляны без суда и следствия. Я обнаружил своего старого друга генерала фон Эппа в отчаянии. Он серьезно раздумывал бросить все и уехать из страны, и единственное, что удерживало его от отъезда, была мысль о том, что его должность представителя канцлера в этом случае занял бы невыносимый баварский гауляйтер Вагнер. В департаменте по связям Гесса, где располагались мои кабинеты, люди вели себя так, будто надышались хлороформом. От них невозможно было добиться никаких сведений. «Благодарите звезды, что вас там не было. Вопрос лишь в том, кто первый выстрелил» – единственный ответ, который я получил.