Мой друг Адольф, мой враг Гитлер - [98]

Мое замечание, по-видимому, привело его обратно в состояние публичного человека. Мне показалась удачной возможность снова поднять вопрос о Венеции. Внятного ответа я не получил. «Я не вижу, что хорошего может вылиться из этой идеи, Ханфштангль. У меня слишком много дел здесь, и я, скорее всего, не смогу уехать. То, как развиваются события…» Он прервался на середине предложения. Интересно, о чем он собирался сказать, подумал я. Он своим видом ничего не показывал и стал рассеянно листать страницы какого-то иллюстрированного журнала. Тогда я решил обсудить другую, свою собственную проблему: «Если так, герр Гитлер, то я вам здесь не понадоблюсь. Вы не возражаете, если я совершу короткую поездку в Соединенные Штаты?» Гитлер посмотрел на меня подозрительно: «Что вы собираетесь там делать? Продавать свой фильм?» «Нет, – ответил я, – в этом году состоится встреча, посвященная двадцатипятилетию выпуска моего курса в Гарварде, и присутствовать там вопрос чести. Это хорошая возможность пообщаться со старыми друзьями, некоторые из них сейчас весьма влиятельные люди. Я могу даже увидеть президента Рузвельта». Гитлер изобразил на своем лице сонливость и начал тереть глаза костяшками пальцев. «Да, да, что касается меня, у меня нет возражений». Никаких сообщений, никаких инструкций, только притворное равнодушие.

То, что я принял приглашение, стало известно прессе в Соединенных Штатах, и многие газеты начали что-то вроде кампании против моего визита. Я сидел дома в Мюнхене и упражнялся в исполнении одного этюда Шопена, который всегда давался мне с трудом, когда наш не слишком деликатный баварский повар постучал в дверь студии и объявил: «Герр докта, Ботсдам на линии». Я был разозлен тем, что меня прервали, тем более я подозревал, что звонили не мне. У нас несколько дней жил принц Ауви и как раз только что ушел, поэтому я думал, что это был один из его знакомых, который немного опоздал. Вместо этого сквозь помехи раздался женский голос: «Это Бостон. Доктор Ханфштангль у телефона?» Телефонистка соединила меня с Элиотом Катлером, президентом нашего курса, который звонил любезно предупредить меня о кампании в прессе. Когда я сказал, что, возможно, будет лучше, если я вообще не приеду, он заявил, что и слышать об этом не желает, и предложил мне приехать как частное лицо, без лишнего шума.

Чтобы замаскировать свой отъезд, я устроил вечеринку в саду в моем доме на Паризерплац в Берлине. Все, кто имел хоть какой-то вес в столице, были там, за исключением Гитлера, Геринга и Геббельса, хотя жены последних двух нанесли формальный визит. Большое нацистское трио нарочито сожалело о невозможности приехать, Гитлер придумал какое-то абсолютно нелепое объяснение, что он боится скомпрометировать себя, если столкнется с каким-либо иностранным дипломатом, который потом сможет отправить домой совершенно ложный отчет об их разговоре. Он особенно боялся Черрути, что я принял за плохой признак.

Следующим утром я театрально надел солнцезащитные очки, поднял воротник плаща и улетел в Кельн, где планировал сесть на немецкий почтовый самолет, доставляющий последнюю партию почты на лайнер «Европа» в Шербург, его последний европейский порт захода на пути через океан. Я мог не беспокоиться обо всем этом. Хотя я взбежал по сходням в последний момент, через пару часов все на борту знали о моем присутствии. Меня видели лорд Фермой и его брат-близнец Морис Роуч, мои соседи по комнате в Гарварде. Даже пресса узнала об этом.

Это оказалось не очень важно. Катастрофой стало экстренное сообщение, которое принес мне стюард вместе с завтраком посередине Атлантического океана. «Венеция, 14 июля. Этим утром личный самолет Адольфа Гитлера приземлился в аэропорте Венеции. Он был встречен Муссолини, который проводил своего гостя и т. д.». Свинья, подумал я, лживая свинья. Он дурачит меня неделями, ждет, пока я повернусь спиной, а потом принимает мое предложение, когда знает, что меня не будет рядом, чтобы направлять беседу в нужное русло. Разумеется, там официально присутствовали Нейрат и Гассель, но их держали в стороне, и не оказывалось никого, кто бы мог вмешаться, чтобы как-то скорректировать линию партии. Гитлер даже не взял с собой Геринга, который мог привнести в разговор хоть немного здравого смысла. С ним были только его закадычные дружки Шауб, Брукнер, Отто и Зепп Дитрихи. Теперь мы знаем, что он разговаривал с Муссолини, как на публичном собрании, и этот первый контакт закончился практически полным фиаско. Даже если Муссолини и смог высказать свое мнение о необходимости удалить непримиримых нацистов из властных структур, не прошло и месяца, как оно произвело совсем другой эффект, нежели я предполагал.

Мое прибытие в Нью-Йорк было более чем красочным. Улицы сразу за доками оказались заполнены тысячами людей, выкрикивающими лозунги, которые едва можно было разобрать. Тем не менее они не полагались на слова, потому что несли флаги и плакаты с фразами типа: «Нацист Ханфштангль, вон из страны», «Отправьте гитлеровского агента назад», «Освободите Эрнста Тельмана». Это была демонстрация левых и притом весьма значительных размеров.