Мой дом — не крепость - [108]

Он выплюнул травинку и положил руку на ее накаленную солнцем спину.

— У тебя удивительная кожа…

Оля непроизвольно сжалась, но пересилила себя и не двигалась, не поощряя и не прерывая его осторожной ласки. Рука Германа, жесткая, с твердыми бугорками мозолей, беспрепятственно пропутешествовала по ее лопаткам, стряхивая налипшие песчинки.

Они лежали довольно далеко от воды, скрытые кустами молодой алычи от основной массы купающихся, рассыпавшихся по берегу.

— Царапает, — не поворачиваясь и удивляясь, почему до сих пор не оттолкнула его, сказала Оля.

— Мозоли. От турника. Оля… — Он придвинулся и торопливо заговорил так близко от ее уха, что она затылком почувствовала его дыхание. — Оля, отчего ты вся спрятана, зачехлена… так же нельзя… Ну, посмотри на меня… Ведь я чуть не уехал совсем. Вернее, думал, что не вернусь. Есть женщины, которые, шут их знает по какой причине, превращают самые простые отношения в сплошную муку… Подумай: я знаком с тобой больше двух лет. И я уже не мальчишка, чтобы месяцами заглядывать в твои глаза и выпрашивать хоть намек на взаимность… Ты до сего времени не позволяешь мне прийти к вам, представиться твоей маме. Ведь мы же не крадем, Оля!..

Сченснович обнял ее за плечи и повернул к себе. В глазах ее стояли слезы.

— Ну, чего ты хочешь? Чего? — с трудом расслышал Герман ее слова. — Ну, что я с собой сделаю?

Лицо его было совсем рядом. Оля прикрыла веки. «Я могла больше его не увидеть! Я могла не увидеть!» — застучало в мозгу, и, ужаснувшись, она спрятала голову у него на плече.

— Гадкий! Упрямый, гадкий утенок! — сказал Герман. Взял ее голову в ладони и поцеловал мокрые ресницы.

— Увидят…

— Пусть видят… — Он продолжал покрывать поцелуями ее щеки, нос, губы, и она, забыв все свои страхи, неумело отвечала на них, и тяжесть в груди, давно засевшая там, исчезала, наполняя ее неизведанным светлым чувством, о котором раньше она не смела мечтать.

Он дал ей отдышаться, по-прежнему держа ее голову в своих руках.

— А теперь повторяй за мной, несносная девчонка: «Я люблю тебя, Герман…»

— Я люблю тебя…

— Я давно люблю тебя, но я вредная и скрывала это…

— Нетушки, — высвобождаясь, сказала Оля и села, поправляя волосы. — Я не вредная… Изволь теперь исповедоваться.

Герман тоже сел, подставив солнцу мускулистую загорелую спину. По лицу его пробежала тень.

— Ну, я слушаю.

— Я ездил в Пярну, на родину, — ответил он после некоторого колебания.

— А первые два раза?

Герман усмехнулся.

— Смешно признаться. Просто удирал от тебя в горы. Ходил со знакомыми ребятами из альплагеря на Ак-Кая, через перевал ходил.

— Хоть бы предупреждал, когда тобой овладевает охота к перемене мест. Почему ты сейчас живешь в гостинице и где твои вещи?

— Какие у меня вещи? Один чемодан. Мотороллер я продал перед отъездом.

— А как же с работой?

— Меня возьмут в любой день.

Он чего-то недоговаривал, сна чувствовала, и прежнее беспокойство снова шевельнулось в ней. От него это не ускользнуло, и он потянул ее за руку.

— Пойдем купаться!

— Подожди. Я хочу знать все. Почему ты вдруг скис?

Герман тряхнул головой, будто освобождаясь от докучной мысли.

— Просто я подумал, как было бы плохо, если бы… я не вернулся. И знаешь что? Пожалуйста, поцелуй меня сама…

— Еще чего!

— Я прошу.

— Вокруг — люди.

— Им нет до нас дела.

— Тогда закрой глаза.

— Детский сад, — улыбнулся Сченснович, но глаза закрыл.

Она потянулась к нему, неловко чмокнула его в губы, и в тот же миг очутилась в его объятиях.

— Отпусти сейчас же!

— Опять начинается?

— Я рассержусь, Герман. Я всегда ценила в тебе проницательность, но ты явно поглупел…

Он разжал руки.

— Ты права. Пойдем освежимся.

Воды в реке было совсем мало, как всегда во время жары. Даже в сложенной из камней маленькой запруде — по колено. Сченснович вошел первым и лег спиной в прохладную, еще не успевшую нагреться проточную струю у края запруды, оставив ей место посередине. Оля поежилась.

— Холодная…

— Не растягивай удовольствие. Окунайся сразу!

Она поймала его взгляд и инстинктивно присела.

— Не смотри на меня так!

Он не послушался и серьезно сказал:

— Ты очень хороша сейчас. Другим можно на тебя смотреть, а мне нельзя?

Она плюхнулась в воду.

— Ой! Ледяная!

— Привыкнешь. Иди сюда поближе…

Оля с опаской оглядела берег. Ей не хотелось встретить знакомых. До сих пор дома не знали о ее свиданиях с Германом: несмотря на растущую день ото дня подозрительность матери и тетки, ей пока удавалось скрывать от них эту свою вторую жизнь.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросил Сченснович, поболтав ногами.

— Нет.

— Ты должна показать меня своим. Я постараюсь их обворожить, и ты перестанешь бояться собственной тени.

— Нет, — перепугалась Оля. — И еще раз нет. Ты не говорил бы так, если б познакомился с моей матерью.

— А все-таки надо.

— Не порть мне настроения.

— Ну, хорошо, не будем сегодня об этом, — он протянул под водой руку и положил ей на шею.

— Убери. Люди везде.

— Не уберу. Тебя надо воспитывать наново. Каждый день и каждый час. Сбрось наконец с себя эти проклятые вериги всяких условностей, смотри на вещи проще.

Она вздохнула.

— Я попробую.

— Ну вот, так-то лучше. Имею же я хоть какие-нибудь права. — Он перевернулся на живот и заглянул ей в лицо. — Кто его знает, чем ты меня приворожила… Никогда я не думал…