Москва Нуар. Город исковерканных утопий - [12]

— Он не заряжен, — ласково шепчет Лисичка.

— Я скажу им, что это ты…

— Ты не скажешь, — Лисичка наклоняется к моему уху; от нее пахнет духами и абрикосовой жвачкой. — Никогда ничего не скажешь…

— Что ты вколола? — бешено кричу я. — Что ты вколола мне в вену?

Кроме нас, в автобусе никого нет. Милосердные в масках уводят бомжей под руки по направлению к вокзалу.

— Что! Ты! Вколола! — ору я, и один из них оборачивается на мой крик, оставляет бомжа и быстро бежит к автобусу.

— Все в порядке, — говорит милосердному в маске Лисичка Ли. — Не волнуйся, у нас все в полном порядке.

Он смотрит на меня.

Меня тошнит. Я сползаю на пол.

— Она мне что-то вколола… — шепчу я. — Помогите мне…

Кричать я уже не могу.

— Не быойтесь, это не быольно, — говорит он и стягивает свою маску.

Это «свой человек». Тот, вчерашний.

— Милосердие, — говорит он с улыбкой. — Мы просто творим милосердие.

К нам подходит еще один в маске. Кивает на меня:

— Что случилось?

— Гипертонический криз, — отвечает Лисичка. — Мы сделали укол.

Я хочу крикнуть: «Нет!» — но язык не подчиняется мне. Я хочу крикнуть: «Скорую!» — но вместо этого только чмокаю и мычу.

Я лежу на полу автобуса.

Я, кажется, умираю.

— Укол не помог, — говорит Лисичка Ли грустно.

— Вызвать «Скорую»? — предлагает ей парень в маске.

— Бесполезно. Он уже умирает.

— Что ж, отмучился, — говорит парень в маске. — Велико милосердие Божие. Блаженны нищие!.. — он сочно шмыгает носом и крестится.

Меня поднимают с пола и усаживают на водительское сиденье.

Холодно. Просто ужас как холодно.

Я жду милосердия. Оно скоро придет.

Вячеслав Курицын Золото и героин Ленинградский проспект

Она шла босиком по Ленинградскому проспекту. В дождевых лужах болтались редкие фонари и луна. Она прыгала из лужи в лужу, радуясь теплым брызгам. Одну красную туфельку она несла с собой за ремешок. Другую потеряла, переходя проспект в районе гостиницы «Советская».

Его мысли были в золоте, как грудь героя — в крестах. Земфира пела про речные вокзалы. Трасса была пуста. Гостиница «Советская» недавно переменила пол: стала отелем Sovetskiy. Проститутки подорожали вдвое. Он резко затормозил, увидев под колесами котенка, вышел из машины. Это был не котенок. Он поднял за ремешок красную туфельку. Туфелька лежала прямо напротив входа в цыганский театр «Ромэн».

Он забрал красную туфельку в машину. Зачем-то. «Вместо девушки». Часы показывали 02.55.

Он опять задумался о поставках якутского золота на смоленские ювелирные фабрики. По проспекту была разбросана дешевая бижутерия коммерческих палаток, изредка проплывали жирные жемчужины иномарок.

На углу со Степана Супруна маячили девушки подешевле и поплоше. Про Супруна старожили говорили, что он был летчиком-испытателем. Район насквозь был небесным. Через проспект, на Ходынском поле, разбился Чкалов. Сам проспект вел в Шереметьево.

«Сумасшедшая», — подумал он почти у метро «Аэропорт», увидав, как она прыгает на одной ноге по тротуару. Словно играя в классики. Он заметил красную туфельку в ее руке.

Она долго смотрела, как слева открывается дверь голубого лимузина. Медленно, как во сне, так медленно, что она отвлеклась, вспомнила перекошенное лицо подруги, золотой зуб в кольце фиолетовой помады. Костлявые пальцы, трясущие пучком зеленых купюр, которые она сегодня пыталась у подруги украсть. Ей показалось, что ей подали вертолет. Она решила, что нужно лететь снимать с кремлевского шпиля рубиновую звезду, она наклонилась к дверце. Из глубины салона улыбался человек, протягивая ей ее туфельку.

Она прыгнула в машину, пошевелила губами, но в салоне было тепло, она ничего не сказала, она поняла, что замерзла. Она задремала.

Дома, при ярком свете, он разглядел тяжелые коричневые узлы на ее голых тонких руках, заглянул ей в глаза. Обнаружил, что они целиком заполнены сияющими рыжими зрачками, расплывшимися, как разбитый желток.

«Горячее… Горячего», — крикнула она, то есть первое слово крикнула, второе еле прошептала. И смолкла, будто сломав голос.

«Чаю?» — спросил он, она покачала головой.

«Ванну?» — спросил он. Она кивнула, он указал ей на дверь, она рывком сорвала с себя коротенькое голубое платье, под которым оказались только узенькие белые трусы с рыжим мухомором. И прошла мимо него, прежде чем он успел сфокусировать взгляд на маленьких титьках.

Когда-то, в юности, он тоже мог бродить по городу без памяти и без денег. Когда-то, в начале карьеры, он торговал героином. Возил пакеты с товаром из Варшавы в Москву. Однажды его поймали в поезде «Полонез», на Белорусском вокзале, чудом ушел, метнувшись под состав, через запасные пути. До сих пор бы грел нары.

Через пошив адидасов в артели инвалидов, видеосалоны в парках культуры и автосалоны в бывших кинотеатрах он пришел к золоту.

Золото — оно наподобие героина. Вещь простая, однородная, дорогая и вмещает в себя все прочие вещи.

Она находилась в ванной уже опасно долго, он стукнул в дверь, чтобы сказать ей об этом, И передать ей халат. Она не отозвалась, он толкнул дверь: она, перегнувшись костлявой закорючиной, заглядывала в зеркало. По лицу ее скользили тяжелые черные тени, а зеркала ему было не видно: быть может, лицо отражало тени из зеркала. Он окликнул ее: она схватила с полочки под зеркалом маникюрные ножницы, вышвырнула из ванной свое хлипко-хрупкое тело. Гладкое, а лобок заросший, буйным кустом: как раз так он и любил.