Москва – Берлин: история по памяти - [31]

Он же сообщил нам все подробности смерти Ломинадзе. Я заметила, как Хайнц побледнел, когда Вартанян описывал самоубийство нашего друга. Вартанян подбирал слова, запинался. Он явно старался говорить правду, но в то же самое время осторожность не позволяла даже нам, друзьям, выложить все начистоту.

— Что-то готовится, — сказал он, — до сих пор не могу понять, что именно. Куда ни кинь, всюду слышишь об арестах. Даже на самой верхушке. Повсюду членов партии вызывают на допросы. Следят за каждым шагом. Скоро люди начнут опасаться даже лучших друзей. Что происходит?

Я подумала: если во всем происходящем не может разобраться даже этот русский большевик, что же остается нам, иностранцам? Что-то словно висело в воздухе, сама атмосфера изменилась, ее наполнили слухи, толки, недоверие и, конечно, совершенно реальные факты арестов и допросов. Вартанян продолжал:

— Дело здесь не только в экономике. С 1932 года, со времен большого голода, страна уже оправилась. Хлеба хватает всем — пусть его и немного, но достаточно. Однако о передышке нет и речи. Боюсь, что дальше будет хуже. Думаю, это только начало.

Вартанян встал и начал прощаться:

— Сходи к жене Ломинадзе, Хайнц. Поговори с ней, чтобы она не думала, что ты веришь той клевете, которую распространяют о ее муже!

Хайнц пообещал, что сходит.

— Бесо был великий человек, — добавил Вартанян уже в дверях. — Он сумел умереть вовремя.

<…>

Прошло около недели, после того как Хайнц навестил вдову Ломинадзе. Мы об этом уже забыли и думать, когда, как гром среди ясного неба, раздался звонок: Хайнцу приказывали явиться в Интернациональную контрольную комиссию Коминтерна. В ожидании его возвращения я сидела как на иголках. Что случилось? Что им от него нужно? Не прелюдия ли это к нашему аресту? Хайнц вернулся через три часа. Он был молчалив и подавлен, и мне уже стало почти страшно спрашивать, как все прошло. И вдруг его прорвало.

— Да что они себе думают? — кричал он. — С ума что ли все посходили?

Редко мне приходилось видеть его в такой ярости. В его гневных речах то и дело звучала фамилия Мануильский — по-видимому, он взбесил Хайнца больше всех. Мануильский был секретарем западноевропейского отдела Коминтерна и членом ИКК[32]. Немного успокоившись, Хайнц стал рассказывать, как шел допрос:

— Из каких соображений вы посетили жену Ломинадзе? Какие разговоры с ней вели?

Вот какие вопросы ему задавали. Хайнц отвечал правду: навестил жену умершего друга, чтобы выразить ей соболезнования. Это более чем убедительное объяснение члены контрольной комиссии отбросили с негодованием.

— Может, оно попросту слишком очевидное? — предположил Хайнц. — По-моему, они вовсе не пытаются раскрыть правду. У них одно намерение — забросать грязью.

Мануильский спросил насмешливо, придумал ли Хайнц более убедительную отговорку по поводу второго визита к жене Ломинадзе. Хайнц снова сказал правду. Он забыл у нее плащ и потом зашел, чтобы забрать. Едва он договорил, как члены ИКК разразились хохотом. Особенно Мануильский никак не мог успокоиться. Он издавна претендовал на звание главного клоуна в руководстве Коминтерна. Будучи очень тщеславным, он с удовольствием разыгрывал прожженного циника. Из-за своего тщеславия он иногда позволял себе неосторожные высказывания. Именно он в 1930 году произнес в одной речи следующее замечательное пророчество:

— Через двадцать-тридцать лет мы изумим мир, и так как изумление — важная составляющая нашей победы, бдительность буржуев надо усыпить. Для начала мы поведем мощнейшую кампанию за мир. Мы пойдем на неслыханные уступки, которые ударят, как молния. Глупые капиталистические страны, приходящие в упадок, в своем самодовольстве сами поспособствуют собственному уничтожению. С распростертыми объятиями они примут нас в свой круг, возобновят дружеские отношения с нами, и, как только их бдительность ослабнет, мы повергнем их в прах.

Мануильский заранее рассказал, как мир «изумят», но мир этого не заметил. Много лет спустя, когда «изумление» шло полным ходом, Мануильский был представителем Украины в ООН.

Предложение Пятницкого

Путь в пропасть тоже был неровен. Судьба словно страховала нас, чтобы мы не разбились в одночасье. Кончалась третья неделя нашего пребывания в Москве, когда Пятницкий пригласил Хайнца в Коминтерн. Осип Аронович Пятницкий[33], давно знавший Хайнца, был типичным старым большевиком. Уже больше десяти лет он работал в Коминтерне начальником отдела кадров, распоряжался средствами Комитета и возглавлял Отдел международной связи (в его подчинении находился Абрамов-Миров). По Москве ходил анекдот о самой яркой черте характера Пятницкого — о его скупости. При царизме в обязанности Пятницкого входило распространение запрещенной литературы: он годами жил в подполье и организовал эту работу. Каждый месяц он подсчитывал, сколько денег получил от партии, и в его расчетах всегда присутствовала такая статья расхода: «½ копейки на корм канарейке».

Хайнц отправился к Пятницкому с тревожными предчувствиями: именно теперь должно было решиться, дадут ли ему хотя бы возможность работать и какое партийное взыскание на него могут наложить. Тем сильнее поразило его дружеское приветствие Пятницкого, который шутя осведомился, как Хайнцу понравился тюремный санаторий в Швейцарии