Море в ладонях - [94]

Дробов тоже не задержался в приемной. Вышел, приблизился к Юрке:

— Кто?

— Не до него было. Не мог ж я ее бросить.

Дробов сжался и раздраженно взгелянул на Юрку, но тут же понял, что Юрка решительно прав. Он и сам бы поспешил к Тане.

Из-за соседнего барака донеслись голоса. Шли двое. В одном Юрка признал Мишу Уварова.

— Ну как? — спросил Миша. — Что там?

Дробов и Юрка молчали.

— Плохо?..

Дробов не выдержал:

— А вам-то чего не спится?

Миша даже не сразу нашелся:

— Шпану проверяли. Один исчез. Склизкий по кличке. В Сосновые Ключи позвонили, скоро уполномоченный приедет.

— Хватился! — И Юрка демонстративно повернулся к Дробову. — Ты быстро ехал?

— Не знаю. На спидометр не смотрел.

Юрка взглянул на машину. Заднее стекло, где не задерживался снег, было черным от грязи. Можно было не спрашивать, и так понятно.

Снег больше не таял даже там, где с вечера оставались лужи. Он сыпал и сыпал. Теперь надолго. Наверняка до весны пролежит. Вот и зима пришла с гор. Бушуй не бушуй Байнур — заморозит.

Дверь на крыльцо распахнулась и в накинутом на халат тулупе вышел Карпухин. Все окружили его. Юрка не выдержал первым, спросил:

— Она будет жить?

Хирург распахнул тулуп, завернул полу халата, достал «Беломор». Юрка поспешно поднес горящую спичку. По лицу хирурга невозможно было что-либо понять.

— Будет? — спросил Юрка вновь. Его руки мелко тряслись у кончика прикуриваемой папиросы.

— Пальцы сожжете, молодой человек, — сказал хирург и достал свою зажигалку.

Дробов потеснил Юрку, встал перед Карпухиным. Карпухин посмаковал губами мундштук папиросы и только тогда ответил:

— Стал бы я здесь торчать… Чешутся руки шею тебе намылить — вывалил зря уху. Я сейчас бы медведя съел.

— Будет уха, будет! — схватил Дробов Карпухина за то место, где должна бы быть талия. — Полный рюкзак тебе омуля отвалю…

— Взяток не беру, — прохрипел в лицо Дробову старый хирург и, дружески хлопнув его в плечо, добавил: — Балда. Чуть не угробил старика.

— Не злись, старина, не злись…

Юрка не мог ничего сказать. Все, что он сделал, — ничто в сравнении с тем, что сделал этот грубый седой старик. В глазах Юрки стоял зыбкий свет. Он отвернулся, чтобы никто не видел его лица.

— К ней сейчас можно? — спросил Миша Уваров.

Хирург долго и удивленно смотрел на Мишу.

— Когда прикажешь назад доставить? — спросил Дробов хирурга. — Я повезу тебя теперь так, как будет угодно твоей душе.

— Да нет уж, побуду у вас. Воскресенье день неприемный, а по понедельникам здесь консультирую.

— И у меня день неприемный, — обрадовался Дробов. — Ночлег нам устроишь? — спросил он Юрку.

— С ночлегом все будет в порядке, — объявил Миша.

— Его вот устрой, а я и в санпункте переночую, — сказал хирург.

Юрка правильно понял хирурга: значит, не все хорошо, если сам решил остаться.

28

Время было послеобеденное, и вагон-ресторан почти пустовал. Виталий Сергеевич занял столик возле окна, раскрыл меню.

— У вас спички есть? — спросил человек за соседним столом.

Виталий Сергеевич повернулся. К нему обращался мужчина с отечным лицом, с мешками у глаз, обросший серой щетиной.

— Пожалуйста, — сказал Ушаков и протянул спички.

Человек странно хмыкнул себе под нос, дрожащими пальцами прикурил, вернул коробок. Виталию Сергеевичу стало неприятно. Но подошла официантка и, пока принимала заказ, он успокоился. Однако о нем не забыли, громко смакуя пиво, сказали:

— А мы ведь с вами знакомы, товарищ… Простите, гражданин Ушаков…

Уже само обращение покоробило. Хуже того, человек взял одну из бутылок, бесцеремонно подсел:

— Хотите пива?

— Спасибо. Еще не обедал, да и пива не пью.

— Не узнаете?

— Нет.

— Где уж теперь?! А ведь были когда-то и вы у меня… — Он снова хмыкнул и стал с нагловатой усмешкой рассматривать свои руки, в которые въелись не то мазут, не то грязь. — Гашин! — напомнил он. — Вы и Подпругина позабыли?

Первым желанием было встать и уйти. Но тут Виталий Сергеевич вспомнил Гашина, вспомнил случай с инструктором районо Подпругиным, когда тот угодил под машину, вспомнил, как Гашин вызывал его, Ушакова, выяснял его отношения с Кореневым, заставлял писать объяснения…

— Вот так, — сказал Гашин, — а теперь судьи вы… Небось, позабыли, как в интересах моего великого народа я отдал жизнь, чтоб выжечь каленым железом контру. Мне же потом и сунули петуха…

— Что вы хотите? — спросил Ушаков.

— Ничего! Слышал, устроились вы неплохо. Валяйте и дальше. Выпить с вами хотел, а вы морщитесь. Вот уезжаю в Камышин, на бахчах сторожить арбузы и дыни, варить медовуху, горечь души заливать… А может, выпьем?

— Спасибо. Не пью.

— Конечно. С бродягой кто пьет? — он наполнил пивом стакан, раскрыл рот, и кадык на его худой шее заработал, как поршень. — Древние говорили: истина в вине. Правильно говорили. В людях истину не ищи. Я-то вас пожалел когда-то, а вы теперь руку боитесь мне протянуть.

— Отстаньте, пожалуйста, — сказал Ушаков, — вы пьяны!

— Могу… А моя совесть меня не покинула. Пил и буду пить.

Он помутневшим взглядом уперся в стол, заскрежетал зубами.

Подошла официантка, которая обслуживала Гашина:

— Гражданин! Пора рассчитаться, идите в свой вагон. С вас уже хватит.

— Хватит, ты говоришь? — он сунул руку в брючной карман, достал измятый червонец.