Море в ладонях - [93]

— Сумасшедший! Что ты творишь! Я хочу помереть своей смертью в постели!

— Все будет в порядке, все! — крикнул Дробов в ответ. — Гарантирую! — Он склонился к рулю, впился глазами в дорогу. «Дворники» едва успевали очищать стекла от мокрого снега, который падал теперь липкими хлопьями. Вопреки всем правилам, Дробов включил боковую фару, самую сильную, самого дальнего света.

— Мы угодим в Байнур! Переломаем ребра!

— Не угодим! — крикнул Дробов, огибая скалу и расходясь борт в борт со встречной машиной, взревевшей от возмущения сиреной.

Чем выше поднимались в горы, тем белей становился снежный поток. Он то густел до цвета сметаны, то ледяною крупой, как бекасинником, стучал в стекла. Резко остановив машину, Дробов прижался к обочине, выскочил и принес из багажника тулуп, с которым не расставался даже летом. Тулуп заменял в любую погоду не только одежду, но и постель.

— Надевай! — сказал он хирургу.

— Это зачем?

Дробов успел уже снять боковое стекло со своей стороны. Карпухину стало ясно: его сумасшедший водитель, если не разобьет своего пассажира, так заморозит.

— Черт с тобой, — сказал Карпухин и поплотней завернулся в тулуп. — Не гони только. Гололед…

Дробов же думал наоборот. Пока земля теплая, пока не покрыл ее лед, он должен выжать все из «козла».

Вновь зашипели покрышки, завыл мотор, замелькали кусты, горки мелкого гравия, приготовленного на зиму для подсыпки на скользких подъемах и спусках. Чтобы не занесло передок, Дробов включил и передний мост. Он считал: так будет надежней.

Теперь, если снежная пелена затягивала лобовое стекло и «дворники» не успевали его очищать, Дробов высовывался из боковой дверцы. Лицо его вмиг становилось мокрым, ладонью левой руки он смахивал с лица тающий снег, умудрялся не снижать скорость.

— Терпи, Григорий Карпыч, терпи! — кричал Дробов, чтобы лишний раз убедиться, что хирург невредим и нервы его не сдали.

Ветер сменил направление, налетел со стороны Байнура, бил в бок ревущей машине. Хирург спрятал лицо в ворот тулупа и отвернулся. «Дворники» снова справлялись с очисткой стекол. Можно бы было вставить на место стекло, спрятаться за него. Но Дробов не мог терять и минуты. Он экономил секунды.

Лишь в одном месте Андрей вынужден был замедлить до малого ход. Мост ремонтировался. Пришлось свернуть к броду. Реки таежные — реки коварные, сильные, быстрые. Там, где вчера проходила машина, можно сегодня ввалиться по верхнюю кромку тента. Дробов направил светофару круто вниз, осенние воды в байнурских реках прозрачней слезы, дно видно даже на ямах. Машина прыгала по камням, цеплялась, скользила, разгребала их под собой. Вздохнул облегченно Дробов только тогда, когда газик коснулся передними скатами берега…

Вскоре они выбрались на шоссе. Здесь дорога надежней и шире, покрыта асфальтом. Дробов дал полный газ…

…Юрка бесился, негодовал. Он снова звонил в Бадан, спрашивал Дробова. В Бадане сказали, уехал искать хирурга. Найдет или нет, никто ничего не знал.

Погода изменилась за каких-нибудь четверть часа. Ветер с гор снизил резко температуру. Первый снег ложился и таял, но вот постепенно он выбелил крыши, деревья, дорогу.

Люда и Светка не уходили. Люда все вытирала глаза. Приходили ребята, девчата, но сестра заявила категорически, что выгонит всех, если не прекратятся шум, разговоры, хождение.

Полусобранный кран на стройплощадке под детский сад навел Юрку на новую мысль. Он забрался в кабину крановщика и оттуда, до боли в глазах, смотрел в сторону гор, вдоль Байнура. Если в обычные ясные ночи можно увидеть свет мелькающих фар со стороны Бадана за десять, пятнадцать километров, то с какого же расстояния можно увидеть их в снежную ночь? И все же Юрка, не чувствуя холода, ветра, не покидал своего поста. Однажды ему показалось, что видит он блики света вдали, но, видимо, показалось. Вслушиваясь в гудящий мрак, он настолько напряг каждый нерв, что, действительно, готов был принять завывание ветра в сплетении металла над головой за гул мотора.

И вот, когда Юрка, отчаявшись, обжигая пальцы о голый металл, спускался на землю, в стороне шоссе луч светофары прорезал снежную завесу. Едва успел Юрка спуститься, как газик сделал петлю вокруг ограды и замер перед входом в санпункт.

Юрка рванул дверцы машины с той стороны, где должен был, по его мнению, находиться хирург. Тот, чертыхаясь и громко пыхтя, вывалился из машины.

— Что б я с тобой еще сел!.. Осел!.. Невежа!.. Кого ты вез? Мешок с трухой или меня?

Юрка пулей метнулся к входной двери, распахнул ее перед возмущенным хирургом.

— Сюда проходите! Сюда!

— И без тебя знаю! Еще один сумасшедший нашелся.

Но Юрка готов был простить хирургу даже затрещину.

— Как она? — спросил Дробов, подходя к Юрке и вытирая лицо ушанкой.

— Ничего не говорят. Два раза уколы ставили.

— Дай закурить, — сказал Дробов, натягивая шапку на мокрую голову.

Юрка зажал огонек в ладонях, сам раскурил и передал сигарету Дробову. Это в знак благодарности.

— А я уже думал… Думал, что не приедешь…

Дробов докурил сигарету и только тогда ответил:

— Ты и впрямь сумасшедший.

Но первые минуты облегчения сменились вновь тревогой за Таню. Не говоря ни слова, оба вошли в приемную. Девчонки сидели рядышком и молчали. Что делалось там, где была Таня, оставалось тайной. Юрка переступил с ноги на ногу. Под подошвами таял снег. Люда что-то пробормотала Светке, и та уставилась на Юркины ноги. «Вот дуры, — подумал Юрка, — чего доброго, мораль прочитают». Он постоял еще немного и ушел на крыльцо. Там никто не мешает, можно курить, думая о своем, о Тане.