Море в ладонях - [10]

— Отличается, Виталий Сергеевич, к тому же резко меняет температуру. Опять же сброс в Бирюсу. А у нас на ней десятки городов и добрая половина промышленности…

— Да… Действительно, вы подобрали райское местечко!

Мокеев не понял, что этим хотел сказать Ушаков. Назначала его Москва, но если дойдет до плохого — снимать, разумеется, будут здесь. В Москве подпишут новый приказ, а здесь и из партии выгонят.

— Так вот что, Модест Яковлевич!

— Слушаю вас, — и Мокеев встал.

— Святая обязанность вашего института — разъяснить общественности положение дел, со строительством завода на Байнуре. Послезавтра партийный актив и, хотя на активе стоит вопрос о ходе подготовки к уборочной, я предоставлю вам слово…

Из двенадцати человек, выступавших в прениях, никто не обмолвился о газетной статье. Виталий Сергеевич решил предоставить Мокееву слово в конце заседания. Но вот на трибуну поднялся Дробов. Он заговорил о колхозных делах, о нужде обзавестись новыми ставными неводами, о возникших трениях между колхозом и рыбозаводом, о слабой организации приема рыбы, особенно в жаркое летнее время… И вдруг:

— Мне думается, товарищи, мы не можем обойти молчанием статью в «Литературной газете». В дополнение к этой статье мне бы хотелось…

Зал сразу притих, затаил дыхание. Ненужным оказался микрофон. А когда Дробов сказал:

— Допустить загаживание Байнура — это преступление, товарищи! На нас, на людей здесь сидящих, падает вся ответственность за содеянное!

Гневные выкрики, ропот и одобрительный гул схлестнулись, как волны встречных потоков.

— Товарищ Дробов! — раздался в рупор звучный голос.

Виталий Сергеевич чувствовал, что сорвался, чувствовал, но отступать не мог:

— Вы бы лучше нам доложили, по какой причине три дня назад ваши рыбаки едва не потопили сети в море?!

— Я объясню! — пообещал зло Дробов.

— И объясните! Двенадцать минут говорили, осталось три.

Дробов покинул трибуну с гневом в глазах. Кому нужно было его объяснение о том, что в море не в поле, бывает и не такое.

Мокеев на длинных худых ногах скорее впорхнул, чем вышел на сцену и сразу же утвердился уютно в трибуне, как аист в привычном гнезде:

— Только что предыдущий оратор пытался вновь трясти уже всем нам навязший в зубах вопрос. Я прошу меня извинить, но я не могу стоять в стороне, когда каждый день на наш первенец на Байнуре производят нападки люди, явно не представляющие себе того, о чем говорят. Мы только и слышим — загубим Байнур, загубим. А ведь на фоне сегодняшней индустриальной Сибири Байнур не что иное, как мертвое море. Настало время преобразить пейзаж Байнура. Древний Байнур должен служить человеку. Сейчас наш институт многое делает для того, чтобы с каждым днем хорошело это сибирское озеро-море. Мы, проектировщики, видим уже другие красоты Байнура. Пройдет несколько лет, и на его берегах вырастут новые стройки. В наш атомный век техника шагнула настолько вперед, что глупо сейчас разводить дебаты о невозможности полной очистки сточных производственных вод. Смотрите сюда, товарищи! В этой пробирке жидкость. Она совершенно прозрачна. Такими и будут сточные воды в Байнур после очистки.

При этих словах Мокеев раскрыл пробирку и выпил ее содержимое.

— Ничуть не хуже байнурской, — резюмировал он.

— А откуда это известно?! — выкрикнул кто-то из передних рядов.

— Сомневаетесь? Прошу к нам в институт.

Кто-то громко захохотал, кто-то громко выкрикнул:

— Лаборатория — одно, а очистные сооружения — другое! Ну и шутник.

Виталий Сергеевич встал:

— Прошу к порядку, товарищи! Здесь партийный актив, и не следует забывать о дисциплине.

Мокеев недолго еще говорил, сошел с трибуны под жидкие аплодисменты.

«Донкихотство, мальчишество!..» — так оценил его выступление Ушаков.

Он ждал серьезных и обоснованных выкладок инженера, а не «трюка с дурацкой пробиркой». Даже Дробов в своем гневном запале оставил не столь горькое впечатление. Пусть Дробов неправ и занимает противную сторону, зато искренне убежден в том, что отстаивает. Мокеев не убедил и половины присутствующих. Это было прекрасно видно по лицам сидящих в зале, по реакции на эти два выступления.

Поздно вечером позвонил из Кремлевской Старик:

— Виталий Сергеевич, ну как ты живешь там?!

Это очень здорово, что он позвонил!

— Живу, Павел Ильич, живу! Как вы-то? Прежде всего о себе!

Старику сделали операцию, вырезали опухоль. Это его обнадеживает. «Бог не выдаст — свинья не съест!»

Когда-то казалось, чего не прожить неделю, другую без Старика. Казалось, если того действительно заберут в ЦК или в Совмин, будет трудно только на первых порах, трудно, но «не смертельно». Все-таки многому научил Старик за несколько лет совместной работы. За плечами старого питерца — Зимний, годы коллективизации на Дону, первые пятилетки на самых трудных участках индустриализации, подпольный обком на оккупированной немцами территории, большое послевоенное строительство в восточных районах Сибири…

— В целом дела неплохи, Павел Ильич! Поправляйтесь и возвращайтесь скорей!

Именно этого и желал Виталий Сергеевич как никогда.

Не случись несчастья со Стариком, видимо, многое в жизни Виталия Сергеевича было б не так. Его давно заметили с положительной стороны. Могли рекомендовать на самостоятельную работу в какую-нибудь Рязанщину или Смоленщину. Но скорее всего забрали б в Москву. А сейчас он не первый и не второй, и головой отвечает за двух. Работы по горло. Времени не хватает. Старика не хватает…