Моральное воспитание - [97]

Но наказания недостаточно правильно выбирать, правильно выстраивать. Помимо этого существует также искусство применять их, так чтобы получать от них все полезные результаты. Способ наказания так же важен, как и само наказание.

Часто говорилось, что нельзя наказывать ab iratо[181]. И правда, нельзя, чтобы ребенок мог думать, что его ударили в порыве безрассудного гнева, нервного возбуждения: этого будет достаточно, чтобы дискредитировать в его глазах наказание и лишить его всякого морального значения. Нужно, чтобы он ощутил, что оно основательно продумано и является результатом хладнокровно принятого решения. Хорошо также, чтобы прошло какое-то, пусть даже короткое, время между моментом, когда проступок установлен, и моментом наказания; это время тишины, отведенное на размышление. Это время задержки – не просто попытка оптического обмана, призванного создать у ребенка иллюзию тщательного обдумывания решения; это средство для учителя оградить себя от принятия поспешных решений, которые потом так же трудно отменить, как и отстаивать. Вся юридическая процедура, с ее неторопливостью и сложностью, как раз имеет целью обязать судью уберечься от поспешности и принять решение со знанием дела. Необходимо, чтобы учитель принимал по отношению к себе подобные меры предосторожности. Понять, стоит ли наказывать и особенно как наказывать, – это всегда проблема, причем достаточно сложная. Поэтому, если только речь не о чрезвычайно простом случае, всегда нужно затратить какое-то время, чтобы решить вопрос. Это время можно использовать, чтобы мотивировать принимаемое решение, без спешки дать понять его ученикам класса. Именно об этом следует думать главным образом.

Но в то же самое время, хотя и не нужно наказывать в гневе, следует не меньше остерегаться наказания совершенно хладнокровного. Избыток хладнокровия, бесстрастности имеет не лучший результат, чем избыток горячности. Ведь, как мы сказали, наказывать – это осуждать, а осуждать – это протестовать, отвергать осуждаемый поступок, это свидетельствовать о внушаемом им отторжении. Следовательно, если наказание является тем, чем оно должно быть, оно не осуществляется без некоторого возмущения, или, если это слово кажется слишком сильным, без некоторого, более или менее ярко выраженного недовольства. Если изъять из него всякое чувство, то оно лишится всякого морального содержания. Наказание сводится тогда к предписанному им материальному действию, но ничто не придаст этому действию того значения, которое составляет его основание. Какую действенность может иметь обряд, если соблюдается таким образом его буква, но при этом совсем не ощущается его дух?! Все происходит автоматически. Устанавливается своего рода тариф: ребенок знает, что за каждый проступок он должен заплатить; он пассивно платит в соответствии с полученным предписанием; но как только его счет оплачен, он считает себя свободным по отношению к себе и другим, поскольку в наказании он не видит ничего, кроме самого наказания. Понимаемая таким образом дисциплина вполне может выдрессировать, но не воспитать, так как она не осуществляет внутреннюю работу. А кроме того, она рискует формировать главным образом бунтарей. Ребенку трудно согласиться с наказанием, в котором он не видит смысла и которое ничего не говорит его душе. Необходимо поэтому, чтобы учитель не ослаблял частым использованием сферу своих профессиональных чувств. Он должен достаточно основательно интересоваться своими учениками, чтобы не смотреть на их проступки со скукой, с безразличием; необходимо, чтобы он от них страдал, сожалел о них и видимым образом выражал свои чувства.

Сущность наказания настолько не согласуется с его бесстрастным применением, что хотя и полезно дать себе какое-то время на размышление, прежде чем его назначить, все-таки не нужно, чтобы это время было слишком значительным. Ведь чувство, находящееся в основе наказания, делающее его чем-то живым, со временем охладевает, а в результате его выражение становится несколько искусственным. Недавно в наших учреждениях среднего образования создали нечто вроде школьных судов, уполномоченных судить школьные правонарушения, которые представляются более или менее серьезными. Этот институт может быть полезным, когда речь идет о том, чтобы принять решение о серьезном наказании, например, об исключении из учебного заведения; но я сомневаюсь, что в обыкновенных случаях он принесет всю ту пользу, которую от него можно ожидать. Сможет ли торжественно выносимый судебный приговор, объявляемый спустя длительное время после того как поступок был совершен, в официально-церемониальных формах, своего рода безличным судебным органом, так же затронуть душу ребенка, как несколько слов его постоянного преподавателя, сказанных непосредственно в момент проступка, под воздействием вызванного им мучительного чувства, по крайней мере, если ученик любит этого преподавателя и дорожит его мнением? Если и верно, что класс – это общество, что школьные институты похожи на соответствующие социальные институты, то они все же не должны быть их простой и точной копией. Общество детей не может быть организовано так же, как общество взрослых. Школьные проступки отличаются тем, что все они входят в категорию очевидных проступков. Чтобы их судить, следовательно, не требуются сложные процедуры. К тому же существует моральная заинтересованность в том, чтобы наказание за проступок следовало настолько близко, насколько возможно, за самим проступком, с тем чтобы нейтрализовать негативные результаты последнего. Ребенок живет ощущениями. Необходимо ощущению, вызванному проступком, без промедления противопоставить противоположное ощущение.