Мопассан - [21]

У Мопассана есть два настоящих друга — Робер Пеншон по прозвищу «Шапочка» и Леон Фонтен — «Синячок». Пути их снова скрестились после поражения. Ги трогательно расскажет в «Мушке» о Робере Пеншоне, «прирожденном знатоке театра, остроумном и ленивом, никогда не прикасавшемся к веслам», и Леоне Фонтене, «наименее щепетильном пройдохе». Ги доверил Леону Фонтену рукопись своего первого рассказа «Рука трупа». В 1875 году он был опубликован под псевдонимом Жозеф Прюнье в альманахе, который издавал двоюродный брат Леона Фонтена. Что скажет о рассказе Флобер? За два года до этого Флобер еще сомневался: «Быть может, он талантлив: как знать?» Ничто из того, что показывал Ги, не вызывало в нем энтузиазма. Флобер перечитывает «Руку трупа». В рассказе весьма заметное влияние Жерара де Нерваля, Эдгара По, Гофмана. Малыш еще не отшелушился после романтической ветрянки. Что и говорить, пишет он неплохо. Подчас даже очень выразительно. Флобер читает вслух: «…Рука была ужасна, черная, высохшая, очень длинная, как бы скрюченная. На необычайно развитых мускулах оставались сверху и снизу полоски кожи, похожей на пергамент, на концах пальцев торчали желтоватые острые ногти…» Полоски, пергамент. Хорошо! Но «оставались»! А сюжет! Рука, когда-то отрубленная от трупа убийцы, хочет задушить своего случайного владельца, студента, который решил приспособить ее вместо дверной ручки. Подобно Дон-Жуану, студент провозглашает: «Пью за посещение твоего хозяина!» Автор «Воспитания чувств» бурчит: «Романтик! Англичанин! Немец!» Однако, когда после таинственной попытки удушить студента рука исчезает, Флобер чувствует, что рассказ увлек его. Он вновь перечитывает рассказ. Герой сходит с ума, руку кладут в гроб убийцы, и все становится на свои места. Можно легко себе представить реакцию Флобера. Нет, Ги, конечно, далеко до Эдгара По. Не ощущаешь той атмосферы страха, которая так характерна для рассказов знаменитого американца. Эго и не Гофман. Нет у Ги саркастического шутовства прославленного немца. И Нерваля он тоже не стоит. Мопассану не хватает его чудесной музыки слов. Просто честная работа, да и только!

В том же 1875 году Ги написал «Доктора Ираклия Глосса», тяжеловесный фарс о переселении душ. Однако если внимательно прочесть это произведение, то можно обнаружить в нем некоторое своеобразие, отличающее его от первого рассказа. В этих рассказах говорилось о сумасшедших. Конечно, это дань моде. В двадцать пять лет Мопассан скорее рассказчик-фантаст, чем наблюдатель-реалист. Но главное состоит в том, что его фантастика слишком «книжная», так же как и поэмы. И наконец, зачем Ги рассказывать подобные истории? Он хочет эпатировать буржуа, но это ему плохо удается. Вещи, написанные в подобной манере, не нравятся его ментору. Так почему же Флобер не высказывает решительного осуждения? Потому что во многих фразах, во многих абзацах еще более явственно, чем в «Руке трупа», чувствуется какая-то тревога, возникают таинственные ночные видения.

Тема этой философской истории сугубо флоберовская — о тщеславии познания. Доктор возвращается к себе. «Рабочая лампа горела на столе, а перед камином, спиною к двери, в которую вошел доктор, он увидел… доктора Ираклия Глосса, внимательно читающего рукопись. Нельзя было усомниться — это был он сам».

Так почему же Флобер возмущенно не пожимает плечами? Откуда это смущение? Флобер, эпилептик, испытывает неясную тревогу. Бесспорно, ощущение раздвоенности героя носит еще чисто ученический характер. Но именно в этой части рассказа Ги пишет лучше всего. Полубанальность перестает быть таковой, потому что она получает свое художественное воплощение. Но тема двойника характерна для романтизма, в частности немецкого. Тотчас же на ум Флоберу приходит Гофман. Метр снова берется за чтение. Он придирается к каждой погрешности. В своем первом фантастическом опусе «ученик» слишком поспешно приходит к логическому объяснению. Это уже не настоящая фантастика! Существование руки вне зависимости от ее владельца — типичное картезианство. Во втором рассказе Малыш объясняет слишком примитивно появление двойника, которого доктор видит на своем месте: обезьяна доктора копирует хозяина, усвоив его привычки! В этом нет ничего иррационального, необъяснимого. Заурядно. Тогда чем же смущают Флобера эти два рассказа? Почему он на какой-то миг верит в двойника доктора Глосса, в двойника, который окажется не обезьяной?

Несколько позднее Леон Фонтен припомнит один интересный эпизод: «Как сейчас вижу перед зеркалом Ги, вглядывающегося в блестящую поверхность, которая словно завораживает его: изучать свое лицо в зеркале — его трагическая страсть. Через минуту, побледнев, он прекратил странную игру и воскликнул: «Занятно, я вижу своего двойника!» Это свидетельство, в достоверности которого мы еще не раз сумеем убедиться, является весьма существенным, потому что оно объединяет два понятия: «двойник» и «зеркало». Мопассан как-то доверительно скажет Полю Бурже[40]: «Всякий раз, возвращаясь к себе, я вижу своего двойника. Я открываю дверь и нахожу себя сидящим в кресле».