АРМАН ЛАНУ
МИР 2000 ГОДА
БУДЕТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ
ПОХИТИТЕЛЯМ ОГНЯ
Нет на свете предприятия более химерического, чем попытка представить себе, каким будет завтрашний день. И однако человеку свойственно заглядывать в будущее - так же, как ему свойственно вспоминать прошедшее. Более того, если он хочет жить, он должен предвидеть будущее - так же как он должен вспоминать прошедшее. В этом едва различимом будущем проглядывают некоторые вероятности, и они отнюдь не настолько банальны, как это могло бы показаться с первого взгляда. Например, абсолютная необходимость для человека созидать самого себя, а также абсолютная необходимость быть существом коллективным. Вероятно, именно здесь и следует искать наиболее характерную примету нашего завтра. В самом деле, во имя бесконечного развития наших познаний человеческая наука с каждым днем становится все более аналитической. Леонардо да Винчи мог объять и объял всю совокупность знаний своего времени. Это же мог сделать Декарт, правда, уже с меньшим успехом. Уже энциклопедистам довелось составить то, что мы сейчас назвали бы "командой" ученых. На Западе Поль Валери был, без сомнения, последним из тех, кто мог охватить человека своего времени почти во всех его измерениях. Ныне познание может осуществляться лишь группами людей, одновременно разнородными и однородными - разнородными в своих специальностях и однородными по своим устремлениям. Чтобы "схватить" самих себя и "схватить" мир в этой игре в жмурки, когда по мере увеличения наших знаний Вселенная расширяется,- люди должны все больше и больше мыслить себя как "мы", а не как "я". Существование писателя, романиста - оправдано ли оно при такой перспективе? Романист, пожалуй, скорее всего может дать набросок - грубый, шероховатый, мало разработанный в деталях, но наиболее вдохновенный, набросок человека в движении, человека, который созидает себя вокруг себя и в самом себе. Давайте сразу же оговоримся насчет смысла некоторых слов. Романисту вовсе не нужны доспехи, в каких щеголяют образцовые космонавты из научной фантастики. Подобно советскому врачу-космонавту, он останется в обычном штатском костюме. Научная фантастика, околонаучная фантастика, псевдонаучная фантастика - все эти способы приближения к будущему весьма заманчивы, но полностью иллюзорны. Некоторые удачи в этом плане, например, то, чего добился Жюль Верн, сводились лишь к предвидению технических достижений, которые в принципе были в его время уже известны. Жюль Верн великолепный логик, но отнюдь не ясновидец. Фантазии Герберта Джорджа Уэллса уже заняли свое место на этом странном базаре увеселительного научного хлама, присоединившись к фантазиям его предшественников. Хиросима потрясает, увы, куда сильнее, чем "Остров доктора Моро". Алексей Толстой это социолог, Олдос Хаксли - моралист. Их фантастические произведения остаются в литературе главным образом потому, что они живут как философские повести. Ведь не случайно же самые крупные представители научно-фантастического жанра, такие как Ловекрафт или Брэдбери, например, являются именно писателями, как всякие другие, и их книги гораздо ближе к Эдгару По, чем к руководству по погружению в океанские глубины. Не случайно также, что научная фантастика - это литература, обращенная прежде всего к детям, и что шедевром ее несомненно является "Мы идем по Луне" из знаменитого "Тинтина", этого истинного бестселлера среди европейских журналов для детей моложе пятнадцати лет! Наша эпоха по-своему наивна, как, впрочем, все остальные эпохи. Мы вдоволь поиздевались над свойственной XIX веку верой в непогрешимость науки, над учеными мужами той поры, которые, прокламируя громогласно свое рационалистическое кредо, в субботний вечер свершали таинство омовения ног в кругу своих учеников. Случаи легковерия нашего времени не так наглядны, потому что мы люди скрытные, но нашим детям они не покажутся от этого менее смешными. И, быть может, полезно уже теперь выявить эти черты, трогательные и комические, которых у нас - в изобилии и которые еще не разоблачены пока со всей очевидностью. Есть на Западе довольно сомнительная сфера исследований, вращающихся вокруг глубин подсознания: неаристотелевых теорий, всеобщей семантики, гипотезы о мутантах ограничимся хотя бы этим перечнем. Разумеется, эти изыскания, ведущиеся на водоразделе между реальностью, которую мы можем измерить, и реальностью вторичной, невидимой, иногда воображаемой, представляют определенный интерес. Издеваться над этими попытками не следует, но нужно их как-то ограничивать. Парапсихология говорит нам, что мы удивительнейшим образом выходим за пределы собственной физической сущности и что человек обладает возможностями, пока еще непознанными, которые он со временем сумеет приручить. Психоанализ - это такое средство познания, которое, идя об руку с другими методами, значительно увеличило возможности психологии и критики. Можно даже сказать, что, начав как метод лечения душевнобольных, психоанализ стал одним из самых надежных средств художественной и литературной критики и удивительных исследований по истории мифов. А всеобщая семантика? Ею тоже нельзя пренебречь. Благодаря поляку Кожибскому, автору книги "Наука и здоровье", мы узнали, что человек должен остерегаться в первую очередь такой вещи, как язык. Он привел ставший знаменитым пример того, как некий генерал спутал карту с территорией. Этот генерал остановил свою армию перед естественным препятствием, ибо на его карте это препятствие было обозначено как непреодолимое. Но, непреодолимое на бумаге, препятствие вовсе не было таковым на самом деле. И генерал потерпел поражение. Быть может, его победил генерал, не умевший разбираться в картах! Но эти соблазнительные раритеты, эти новейшие способы приближения к проблемам не должны заслонять от нас самих этих проблем. Никто не станет оспаривать тот факт, что математические исследования, введя одно или несколько дополнительных измерений (представление о времени как о четвертом измерении стало уже общим местом), основательно перекроили наше представление об окружающем нас мире. Релятивисты, очевидно, правы, когда говорят, что дважды два не всегда составляет четыре. Можно даже пойти еще дальше и сказать, что с определенных точек зрения дважды два вообще никогда не дадут ровно четыре. Но распространять математику на область чисто человеческую - значит действовать слишком поспешно. Нельзя забывать, что "дважды два четыре" - это также и выбор, также и позиция, прагматическая и нравственная, короче говоря, это - рабочая гипотеза, которая служила человечеству на протяжении тысячелетий и которая послужит еще. Вот почему этот набросок человека 2000 года, сделанный романистом, опирается не на воображение. Волшебники умеют предсказывать только прошлое! Итак, оставим в покое мутантов, и неаристотелевы теории, и околонаучные предположения, лучше попытаемся оценить некоторые главные условия человеческой жизни в 2000 году. Условия человеческой жизни... С весьма малой вероятностью ошибки можно утверждать, что за тридцать шесть лет, отделяющие нас от 2000 года (срок, необходимый для превращения нынешнего новорожденного младенца в опытного врача), эти условия если и претерпят сколько-нибудь значительные изменения, то произойдет это не из-за каких-либо научных открытий. Человек не изменяется столь быстро. Вот условия жизни, они меняются - и со все возрастающей быстротой. Стоп! Я вовсе не хочу сказать, что человек неподвижно застыл и не изменяется. Всякие толки о неизменности человека и об иллюзорности прогресса - суть средство, с помощью которого циники стараются оправдать свой отказ от любой общественной деятельности. В самом деле, зачем терять время, пытаясь улучшить человека, если он все равно останется таким же? Тогда самое простое решение - возврат к временам рабства! И поскольку многие из этих циников по образованию - историки, они говорят нам высокомерно: "Уже в римской истории можно найти объяснения нынешним обстоятельствам. Так что сами можете судить: человек не меняется". Эти плохие историки не добрались до глубины веков! Иначе, занявшись неандертальцами и кроманьонцами, они увидели бы, что кое-что все же изменилось со времени четвертичного периода! Наконец, эти поборники бездеятельности (иными словами, хотят они этого или нет, виновники нынешнего состояния вещей) делают вид, будто им невдомек, что античные общества были основаны на рабстве и что, хотя рабский труд был всего лишь заменен трудом наемным, но существует весьма мало общего между жизнью плебса при Августе и жизнью пролетариата, ужасающая неустойчивость которой была умерена борьбой с безработицей, относительной непрерывностью занятости, социальным обеспечением и пособиями многодетным семьям. Наконец, циники забыли - или притворяются, что забыли, - о количественной стороне человеческой проблемы. Самая элементарная ошибка - думать, будто увеличение числа людей не изменяет самой природы проблем. Увеличивая число членов общества в 10. 100, 1000 раз, мы радикально меняем сущность общественных отношений. Количество - вот, несомненно, та тревожная проблема, которая неотвратимо будет угрожать завтрашнему миру. Человек 2000 года - это человек многочисленный. Он живет на более тесной земле. Это человек, который любит, который работает, который мыслит почти так же, как мы, живет в большей мере, чем мы, в коллективе. Увеличилось число больших городских скоплений. Человек 2000 года находит в городских условиях эстетику и красоту там, где нам с вами это показалось бы странным. Именно об этом говорил Илья Эренбург несколько лет назад: этот большой честный человек пришел в ярость, когда один пылкий и наивный юноша заявил, будто в эпоху спутников поэзия больше не нужна. Поэзия всегда нужна. Она всегда есть. Например, вид некоторых автострад, какие-то архитектурные линии, какие-то аэродромы могут дать нам об этом смутное представление. Человек 2000 года сохранит те же пропорции между числом поэтов и непоэтов. Просто он будет брать мед поэзии из других цветков. Одной из главных угроз, которая нависает над человеком 2000 года, является, как это ни парадоксально, бездеятельность. Неизвестно, как сумеет он использовать свободное от работы время. В мире, где необходимость всегда была первейшим двигателем и стимулом, проблема досуга станет весьма важной заботой. Надо помнить, что эти досуги будут даны человеку отнюдь не благодаря чьей-то щедрости, а просто благодаря неумолимости экономических законов, непрерывному росту промышленной техники, росту числа самих трудящихся, повышению их квалификации и увеличению средней продолжительности жизни. И лишь в той мере, в какой мы своевременно сумеем предвидеть эту необычную проблему, будем готовы отразить опасность отдыха, - в той мере она будет не так тяжко давить на плечи наших внуков. Быть может, мы приблизимся и к решению другой проблемы. Человек создан явно в расчете на более длительную жизнь, чем та, которую он успевает прожить. Продолжительность детства и отрочества заставляет предположить, что человек должен жить гораздо дольше, оставаясь при этом работоспособным. Это несомненно. И мы приблизимся к этому биологическому равновесию. "Но что значит каких-нибудь двадцать - тридцать лет, - скажут иные скептики, - по сравнению с бесконечностью времени и пространства?" Еще один софизм. Десять или двадцать лет - само по себе не так уж много, но четверть или треть возможной человеческой жизни - это уже кое-что значит. Цифры, количества, пропорции. Да, человек, который не сможет больше рассматривать себя как одиночку, будет человеком социальным, подчиненным закону количества, человеком коллективным. В свете этих количественных перспектив не мешает подумать и о его духовном мире. Развитие технических видов искусства даст ему культуру широкую и в то же время поверхностную, о чем мы можем догадываться в связи с нынешним телевидением. Это будет человек слуховой и зрительной культуры. По отношению к нам он - то же самое, что мы - по отношению к людям до изобретения звукозаписи и кино. Чтение останется основой его знаний, но утратит свое монопольное положение. Оно будет играть роль справочника. Микрофильм будет дублировать библиотеку и дополнять ее. Вот чем будет питаться человек 2000 года. Испытывая угрозу некоторой пассивности, сама форма его умственной деятельности изменится. Он будет знать музыку, живопись, архитектуру, скульптуру гораздо лучше, чем его деды. Глаз станет главным органом чувств. Выше я употребил выражение "выходить за пределы собственной физической сущности". Сегодня мы тоже уже вышли довольно далеко за эти пределы: радио, телевидение, телефон, реактивная авиация, ракеты заставили нас перешагнуть вторую границу человека, преодолеть пределы его второй, нематериальной оболочки - предел поля его зрения в радиусе нескольких километров. Ныне мы видим обратную сторону Луны. Завтрашний человек станет безгранично более протяженным. Почти все люди, думая о будущем, представляют его в черном свете. Это естественно. Это - средство, с помощью которого человек уменьшает страх перед индивидуальной смертью. Он приручает собственную смерть, уменьшая то, что будет происходить после него. Он, конечно, обманывает себя. Завтрашнего человека, более богатого в плане времени, если он и более беден в плане пространства, - я вижу прежде всего поэтом и больше, чем мы, наделенным остротой зрительных восприятий, - короче говоря, художником. Я говорил о социальном, о коллективном началах. Но в таком случае, какова будет политическая жизнь? Лишь коллективные институты дадут человеку возможность жить. Индивидуализм умрет. Он будет просто немыслим. Я говорю индивидуализм, но не индивидуальность. После выпавших на нашу долю потрясений - а они были настолько огромны, что, кажется, человеческая жизнь не может вместить их в себя, - характернейшей чертой человека доброй воли сегодня стала тоска по гуманизму, который был бы воплощен в жизнь общества. Эта тяга к живому гуманизму разлита сейчас повсюду... Остаются два чудовища: голод и война. Люди так быстро размножаются, что, если не произойдет чего-то исключительного, все ближе и ближе фатальный миг, когда разросшееся человечество покроет весь земной шар, как сплошная икра из человеческих голов! И не нужно быть пророком, чтобы утверждать, что здесь-то и будет корениться главная тревога 2000 года. Началось соревнование между разумом и неумолимым законом чисел. С определенной уверенностью можно сказать лишь одно: сохранение человека как биологического вида зависит только от того, насколько человек окажется разумным. Это трагично и прекрасно. Уже сейчас подстегиваемые необходимостью, которую они прочувствуют, люди в невиданном порыве пытаются завоевать огромные прерии морей и отчаянно ищут новых земель для заселения. Ну и в конечном счете анализируемая проблема оказывается прежде всего проблемой нравственной. Человек 2000 года должен быть человеком прометеевского склада. Самый характер стоящих перед ним сложнейших проблем приведет его к единственному решению к героизму. Он осужден на героизм под страхом смерти. И нам тоже выпала честь быть приговоренными к героизму. Из-за любви. Мы любим наших детей и наших внуков 2000 года - поэтому мы должны мобилизовать свой разум и, главное, волю и выполнить миссию похитителей огня. Да здравствует Прометей, терзаемый орлом! Будущее не угадывают. Его создают.
