Монумент - [5]

Минуло несколько дней. Баллас не мог наверняка сказать, сколько именно — редкие моменты, когда он приходил в сознание, быстро сменялись беспамятством. Наконец, в очередной раз открыв глаза, Баллас осознал, что чувствует себя несравненно лучше.

Он огляделся. В маленькой комнатке с белыми стенами и единственным, плотно занавешенным окном горел очаг. На столике возле кровати выстроились ряды баночек и флаконов с лекарствами. Здесь же лежали скрученные рулончики бинтов, тампоны, иглы и нитки для зашивания ран, травы, предназначенные для мазей и отваров.

Юноша, склонившийся над кроватью, оказался священником. Теперь, окончательно придя в себя, Баллас увидел темно-синий балахон, мешком свисающий с узких плеч, и белокурые коротко остриженные волосы. Бледнокожий, хрупкий — юноша, казалось, излучал набожность и смирение.

Он осматривал раны Балласа, а увидев, что тот пришел в себя, засыпал его вопросами.

— Как вы себя чувствуете? Кто вы? Откуда? У вас есть семья? Родственники? Кому сообщить о вашем местонахождении?..

Баллас угрюмо молчал. Суетливые вопросы священника раздражали его. Жизнь Балласа была его личным делом и никого — ровным счетом никого — не касалась. Тем более что и сообщать было некому. Баллас давно уже бродяжничал, болтаясь из ниоткуда в никуда, и ни одна живая душа в Друине о нем не беспокоилась. О его смерти между делом вздохнули бы разве что содержатели кабаков да шлюхи, в чьих кошельках оседало немало его, Балласа, денег…

Тесная комнатушка угнетала Балласа. Треск огня в очаге, бесцветные стены и запах лекарств доставляли ему беспокойство. Он к этому не привык. Баллас желал дышать чистым воздухом, холодным. Ему нужны были иные ощущения, кроме покоя и тепла. Более же всего прочего Баллас хотел выпить. В доме священника нашлось много разнообразных лекарств — кроме того единственного, которое ему требовалось.

В конце концов он решил, что уже может подняться с кровати, спустил ноги на прохладный пол и встал. Тянущая боль кольцом охватила грудь и спину. Прошипев проклятие, Баллас сел обратно на постель, ожидая, пока боль отступит. Он был раздет — лишь засохшая кровь покрывала тело, словно вторая кожа. Постанывая, Баллас несколько раз согнул и разогнул руку. Кровавые хлопья, отслаиваясь, посыпались на пол. Ссадины и кровоподтеки, сплошь покрывавшие грудь и живот, уже утратили черно-лиловый цвет и являли взгляду разнообразные оттенки желтого и зеленого. Недовольно бурча, Баллас ощупал лицо. Нос, разумеется, сломали — это уж как водится.

Челюсть распухла. Губы потрескались и раздулись, точно колбаски, которые передержали над огнем. Он выругался и смачно сплюнул. Сгусток красноватой вязкой слюны шлепнулся на пол.

На стуле в углу лежала аккуратно сложенная одежда. Коричневая рубаха, мягкая куртка и черные шерстяные штаны. Одежда была чужой, но явственно предназначалась ему… Штаны почти подошли, а вот куртка оказалась узковата в плечах. Что до рубахи, она с трудом вместила в себя огромный живот и натянулась, как кожа на барабане, едва не треснув по швам.

Лишь обувь, стоявшая под стулом, не вызвала у Балласа никаких нареканий. И неудивительно. Ведь это были его собственные старые сапоги, отмытые от грязи и рвоты и аккуратно починенные.

— Святой человек… — пробормотал Баллас. — Интересно, что ты потребуешь за свою доброту?

Он вышел из комнаты и огляделся. Длинный коридор впереди заканчивался приоткрытой дверью. За ней располагалась кухня. На полках стояла деревянная утварь. В потухшем очаге сиротливо стыли темные угли. За деревянным, чисто выскобленным столом сидел молодой жрец… как его? Бретриен. Юноша что-то сосредоточенно писал на пергаменте. Перед ним на столе лежала Книга Пилигримов, щедро украшенная виньетками и миниатюрами. Бретриен был облачен все в ту же синюю жреческую хламиду. С его шеи свисал бронзовый треугольник — миниатюрное изображение святой горы.

— Это не моя одежда, — сказал Баллас, перешагивая через порог кухни.

Священник подскочил от неожиданности. Чернила выплеснулись на стол, заляпав столешницу и пергамент. Ошарашено глядя на вошедшего, юноша недоуменно заморгал.

— Это не мое, — повторил Баллас, оттягивая борта узковатой куртки. — Где та одежда, в которой ты меня нашел? Верни ее.

— Вы так тихо подошли, — пробормотал Бретриен, нервно вертя в пальцах свой медальон, словно защитный амулет. — Я не услышал…

— В последний раз спрашиваю: где моя одежда?

— Я ее сжег, — отозвался священник.

— Сжег? — сумрачно переспросил Баллас.

— Она была просто ужасна, — объяснил Бретриен. — Кишела насекомыми. К тому же изношена до последней степени. Ей была прямая дорога в огонь… Простите, если я позволил себе вольность. Но право слово, вашу старую одежду было уже не спасти. И то, что вы сейчас носите, — он кивнул на новый наряд Балласа, — оно ведь лучшего качества. Вы обратили внимание, какая мягкая шерсть? А ваша прежняя рубаха была груба, как власяница. — Он неловко рассмеялся. — Святой Деритин всячески себя истязал, но, думаю, даже он отказался бы ее примерить…

Баллас мрачно взирал на Бретриена.

— Я… э… Вы голодны?

— А ты как думаешь? — проворчал Баллас. — Все эти дни я жрал какой-то сраный бульон. Разумеется, голоден… — Тут его взгляд упал на полку, где среди прочего стояло несколько винных бутылок. — Но еще больше я хочу выпить. — Баллас шагнул к полке, ухватил бутыль и принялся выдирать пробку.