Моногамия. Бонус. О возрасте в сексе и о сексе в возрасте - [10]

Мои дети, кажется, онемели от шока, а муж, совершенно уже разошедшийся в своих откровениях, продолжает:

— Поэтому, Соня, не нужно бояться, что Амаэль совершит нечто нехорошее или неправильное. Он не совершит. Особенно после того, как я объяснил ему, что его действия могут причинить вред Айви. Он не прикоснётся к ней, это я тебе обещаю. Так и передай своему мужу, а ты передай своему, — кивает Лурдес. — И не нужно создавать искусственные препятствия, не нужно разрывать детей, это ничего не изменит и кроме боли ничего не принесёт. Говорите с ними обоими, отвечайте на их вопросы, и не бойтесь правды!

На некоторое время за нашим всегда уютным столом повисает неуютная тишина. Внезапно Лурдес оглушает меня вопросом:

— А ты, мам?

О Боже, это какой-то ужас. Почему, ну почему, вообще, я должна участвовать в этом идиотском разговоре?

— Что, я? — тяну время.

— В каком возрасте у тебя был первый секс? Надеюсь, тебя-то никто не совращал?

Я молчу, и мне кажется, что мой язык совершенно онемел.

— Скажи ей! — настаивает мой муж. — Она хочет знать, вот и скажи. Говорить им, что они родились в цветочках, тоже не дело!

Соня и Лурдес обе прыскают смехом, потому что да, такое было. Они просвещались у Алекса, а потом приходили ко мне с теми же вопросами и с интересом слушали, как я вру про цветочки.

Их смех, смех моих взрослых, зрелых дочерей, которые давно сами уже стали матерями, приносит мне некоторое облегчение, и я решаюсь:

— Мне было восемнадцать, и сразу же после этого родился Алёша.

— С первого раза? — Сонины брови взлетают.

— Да, с самого первого. Так получилось…

— Так получилось, потому что никто не говорил с тобой на такие темы. И с ним, похоже, тоже, — гневно выплёвывает мой муж.

Он на взводе, и вовсе не потому, что дети задают неудобные вопросы, а по той причине, что он стал невольным участником обсуждения моего первого секса с Артёмом, которого он до сих пор побаивается и всей душой недолюбливает.

— Ну… зато у меня есть Алёша… — неуверенно, едва слышно оправдываюсь.

— Нет худа без добра… — так же тихо пытается разрядить обстановку Соня.

— Пфф, — нервно фыркает мой муж. — Мы ведь не об этом вовсе! А вообще… об ответственности!

И вот я бы ему сейчас ВСЁ сказала! Вот абсолютно всё! Как он никогда не предохранялся со мной и задавал свои дурацкие вопросы про месячные, приучая к самому ненадёжному методу контрацепции. И как он дурачил меня в самом начале нашего брака, намеренно подлавливая мои опасные дни, пока не добился своего — не зачал Лурдес. Сам же недавно признался, подлец! А ещё разводит тут лекции об ответственности!

По моим нервно сжатым губам и взгляду он всё это понимает, и вся спесь тут же сходит с него одной волной:

— Ладно— ладно! — гладит меня по спине. — Не злись, пожалуйста, Лерусь… я ж ничего такого плохого не имел в виду… просто сказал…

— Я в шестнадцать чуть не переспала с Антоном, — внезапно выдаёт Лурдес, запихивая печенье в рот.

И не дожидаясь, пока проглотит, добавляет с набитым ртом:

— Я хочу сказать, что переспала бы с ним, если бы он не отшил меня.

— Ну, рановато, конечно, но шестнадцать же уже было, так что, какие могут быть вопросы? — комментирует это признание Алекс. — Разве что нравственные… — добавляет, тоном, полным иронии.

Соня разворачивается к сестре, выпячивая свой живот, и возмущённо восклицает:

— Это что, ты мутила с ним, когда он бегал за мной, что ли?

— А тебе то что? Ты всё равно его не любила!

— Да! — поддакивает ей Алекс.

— Что «да»? — Соня больше не покладистая и тихая. — Мне плевать на Антона, но меня предала моя собственная родная сестра!

— Ну, допустим, родная, но не собственная. Я сама по себе… и делаю, что хочу… то есть, я имею в виду, поступаю, как считаю нужным. Вот!

Соня возмущена и не знает, что ответить.

— Я в отличие от тебя его любила, так что у меня есть веское оправдание.

— Да, но ты могла сказать мне об этом! Неужели же ты думаешь, я не отошла бы в сторону?

— А какой в этом был бы смысл? Мне нужен был ЕГО интерес, а не твоё великодушное «отошла бы в сторону»!

— Ладно, остыньте уже обе, — призывает их мой муж. — Молодец, Лурдес, что нашла в себе силы сознаться. Теперь между вами больше тайн нет?

— Нет.

— Это главное. Смотрите, лучше, что Айви делает.

Мы, три скандальные женщины, обращаем свои взоры на играющих в противоположном конце столовой детей, к которым присоединились двухлетние близнецы А́дам и Ева — дети Лурдес и Антона.

Амаэль сидит на полу, сооружая из Лего здание неизвестного назначения, он держит спину ровной, потому что над его головой стоит Айви и… причёсывает его.

— Она что, собралась вязать ему бантики? — озвучивает общий немой вопрос Лурдес.

— Не думаю, — отзывается Алекс. — Давайте посмотрим.

Айви аккуратно, растягивая удовольствие от процесса, расчёсывает Амаэлю волосы, нежно заглаживая своими маленькими ручками длинные вьющиеся пряди назад, и я пребываю в шоке, потому что Амаэль никому, кроме меня, не позволяет прикасаться к своей голове, даже Алексу. Причесав хорошенько моего сына, она снимает со своей головы заколки и лепит их на чёлку Амаэлю, убрав её, таким образом, с его лица. Он выглядит, конечно, очень забавно с неуклюже заколотой чёлкой, но лицо его и глаза совершенно теперь свободны, так что даже мне становится легче дышать.