Моногамия. Бонус. О возрасте в сексе и о сексе в возрасте - [12]

Моя жена — ядерная смесь контрастов: пуританское воспитание и рвущийся наружу вулкан страстности. Ведь ни одна истинная пуританка никогда не накрасит ногти алым, особенно на ногах! А этот острый, как бритва, ум и невероятная женственность, заботливость и покладистость, чередующаяся с дерзостью? Я никогда не знаю наверняка, чего от неё ждать, не могу предсказать ответов на свои вопросы, поражаюсь её мыслям, если только она снизойдёт до того, чтобы поделиться ими со мной.

И вот, в это мгновение она водит рукой по моему прессу, поедая меня глазами и явно соблазняя, но я отнюдь не уверен, что за этим последует секс, поскольку вполне может быть и такое, что она резко переключится на проснувшегося Амаэля, например, или на свою книгу и выбросит меня за борт.

— Хочешь быть красивым? — внезапно спрашивает, и я останавливаюсь.

— Конечно. Признайся, ведь ты не перестала видеть во мне, привлекательность?

— Тебе опять не хватает секса?

— Нет, дело не в этом.

— А в чем?

— В том, каким ты теперь меня видишь, и что именно видишь.

— Я вижу гораздо больше, чем в юности, поверь!

— Да, ты говорила, но я о… влечении. Тебя ведь влекло ко мне тогда?

Её брови поднимаются то ли в смущении, то ли в негодовании. Мы столько лет женаты в полном сакральном смысле этого слова, а она так и не стала для меня открытой книгой. Я до сих пор обожаю изучать её реакции, потому что не всё в ней понял, разобрал, да и часто она просто бывает необычной.

— Я ненавижу очки.

— Знаю, — улыбается, и в коротком лучистом взгляде я улавливаю нечто материнское.

— Я хочу, чтобы тебя влекло ко мне, — заявляю. Просто почти без усилий высвобождаю свои чувства и мысли, ожидания, ведь это не просто человек, а самый родной и близкий.

— Почему это так важно?

Вот он, вопрос, который ставит в тупик. А действительно, почему это так важно? И почему я так болезненно зависим от физического контакта именно с ней и только с ней?

— Мне нравилось тебе нравиться. Очень. Это было нечто новое и совершенно другое! Ты вынуждала меня охотиться, и я использовал единственное известное мне средство — свою привлекательность. И она сработала. Как обычно.

— Ты заблуждаешься.

— Разве? Хочешь сказать, всё было иначе?

— Совершенно иначе. Когда мне было шестнадцать, я помню, что была очарована твоей внешностью и популярностью. Всё это как во сне, в тумане — мальчик, который нравится всем и никогда не обратит на тебя внимания.

— Господи… не обратит… я… я… — мне не хватает сил и слов, чтобы осознать несуразицу жизни, рассинхрон некоторых, таких важных в судьбе событий! Я ведь не просто заметил её, я влюбился с первого взгляда и навсегда.

— Да, ты знатно шифровался!

— Ты была с ним!

— Ну и что с того? Мог бы подойти, познакомиться!

Мне нечего на это ответить, и я глубоко и протяжно вздыхаю.

— Вздыхай-вздыхай! Сам виноват, что не подошёл. Ну так вот, я в шестнадцать лет не умела оценивать сексуальную привлекательность, и оценила тебя лишь с эстетической точки зрения. А вот позже, в двадцать три, ты выглядел… вызывал сексуальные мысли. Почти всегда. Но я бы никогда не пошла с тобой в твою квартиру, будь ты каким-нибудь самоуверенным, скользким типом! Ты сразил меня харизмой, добротой, которую я тогда называла про себя мягкостью, не вяжущейся с твоей выдающейся сексуальностью. Так что, технически нас соединило не сексуальное влечение.

— Но… ты что-то путаешь! Я помню, как ты разглядывала меня!

— Алекс, теперь… чёрт, почти три десятка лет спустя! Да, после стольких лет я могу честно признаться тебе и себе, что впервые вошла в твою волшебную квартиру уже влюблённой. Просто пойми, что в двадцать три, и двадцать пять, и гораздо позже в моей голове было слишком много несуразицы, я убедила себя в том, что чувств нет, только секс.

Я возвращаюсь к прессу, а она вдруг проваливается в воспоминания:

— Ты был совсем другим, когда мы познакомились… — томно тянет, а в глазах вдруг столько нежности!

Лера улыбается одной из своих самых редких улыбок, идущих только в комплекте со взглядом, полным любви. Она словно струится из неё ярким тёплым светом, оборачивая меня в покой и умиротворение, согревая, растапливая.

— Каким же я был? — спрашиваю и слышу сам, как мягок и тягуч, словно мёд, мой голос. Останавливаюсь, заняв положение сидя.

— Ты был с закрытым ртом и широко раскрытыми глазами.

У меня вырывается смешок:

— С открытыми глазами?

— Да, ты очень мало говорил, но смотрел на мир так смело и так дерзко, словно был уверен, что всё на свете будет только хорошо, и всё у тебя получится, что задумал.

— Я и в самом деле очень на это наделся, — признаюсь.

Мне уже не до упражнений, я поднимаюсь и кладу свои ладони Лере на талию:

— Говори ещё, я хочу тебя слушать…

Она прижимается щекой к моему плечу, крепко обхватывая обеими руками за талию:

— Как бы мне хотелось вернуться в то время… хотя бы на минуточку…

— И что бы ты сделала?

— Что бы я сделала? Обняла бы тебя. Крепко-крепко, вот так, — с силой сжимает свои руки, заключая меня в самое сладкое кольцо во Вселенной, давая мне этим небольшим жестом так много, что я от дикого всплеска уровня счастья в собственной крови даже прикрываю глаза, — и сказала бы тебе кое-что.