Монашка к завтраку - [8]
В шапке письма имелись данные о тираже издания, который превышал три с четвертью миллиона экземпляров. Условия, предлагаемые мистером Симсом за еженедельную публикацию романа по главам, казались просто волшебными. Кроме того, Дику полагался особый гонорар, когда роман выйдет отдельной книгой.
Письмо от Симса пришло во время завтрака. Он отменил все запланированные на день мероприятия и немедленно отправился на долгую прогулку. Ему хотелось как следует подумать. Дик прошелся по дороге Семи мостов, влез на Камнорский холм, миновал деревушку и двинулся по тропинке к переправе Бэблок Хайс, а оттуда – вдоль русла «юной Темзы», на каждом шагу вспоминая «Школяра-цыгана»[33], черт бы его побрал!
В маленькой гостинице у моста чуть дальше по течению реки Дик выпил пива и закусил хлебом с сыром. Именно там, в гостиничном холле, в окружении гравюр с портретом королевы Виктории, вдыхая затхлый, влажноватый воздух, герметично закупоренный в этих стенах почти три столетия назад, Дик наконец осознал всю правду о себе. Он гермафродит.
Конечно, не в грубом, буквальном, смысле, а в психологическом. В одном теле сосуществуют две личности: мужчина и женщина. Доктор Джекил и мистер Хайд. Или скорее Уильям Шарп и Фиона Маклауд[34] – более изысканный Уильям и простоватая Фиона. Теперь все встало на свои места. Постыдный инцидент с Кварлсом получил простое и логичное объяснение – нежная молодая особа, увлекающаяся литературой, решила написать сонет герою своих грез, которого вообразила эдаким офицером-красавцем из романов Уиды[35]. И с какой проницательностью мистер Симс без колебаний использовал в письме обращение «мадам»!
Дику сразу стало легче. Его четко устроенный разум не выносил мистики. Долгое время он сам для себя был загадкой, и теперь она разрешилась. Обнаруженная аномалия его совершенно не взволновала. До тех пор, пока обе личности не пересекались – мужчина с легкостью решал математические задачи в часы бодрствования, а женщина кропала свои романы исключительно по ночам и не вмешивалась в дневные занятия, – подобный симбиоз вполне устраивал Дика. Чем больше он думал об этом, тем больше радовался такому удачному положению дел. Все устроилось самым лучшим образом. Дневные часы Дик станет посвящать сухим наукам, философии и математике, и время от времени небольшим экскурсам в политику. А после полуночи – женской рукой строчить романы, которые принесут ощутимый доход и окупят его неприбыльные мужские занятия. Получалось, что Дик в некотором роде альфонс, зато это был реальный шанс развеять постоянно преследовавший его страх бедности. Он боялся превратиться в человека, существующего от зарплаты до зарплаты, продающего свой интеллект, чтобы не умереть с голоду. Словно восточный богач, он хотел сидеть и спокойно курить трубку, пока женщины делают грязную работу. Как удобно!.. Дик расплатился за хлеб с сыром и зашагал назад, весело насвистывая.
Два месяца спустя на страницах журнала «Хильдебрандс хоум Уикли» появился первый отрывок романа некой Перл Беллер «Хартсиз Фитцрой: история одной девушки». Три с четвертью миллиона прочли и одобрили. Когда произведение вышло отдельной книгой, за шесть недель было продано двести тысяч копий. В течение двух последующих лет не менее шестнадцати тысяч младенцев женского пола только в Лондоне получили при крещении имя Хартсиз. Когда читатели журнала в двести пятидесятый раз увидели знакомую колонку с первой главой из четвертого романа, имя Перл Беллер знали практически в каждом доме. А Дик тем временем получал доходы, о которых не смел помыслить даже в самых дерзких мечтах. Он наконец-то смог позволить себе кое-что по-настоящему желанное – шелковое нижнее белье и хорошие (действительно хорошие) сигары.
Дик завершал учебу в Кантелупском колледже в лучах славы: ярчайший представитель поколения, человек выдающегося ума, головокружительные перспективы, карьера… Однако щедрые похвалы не вскружили ему голову. В ответ на слова о блестящих успехах в учебе Дик лишь вежливо благодарил и приглашал познакомиться со своим Memento Mori[36].
Прозвище Memento Mori принадлежало мистеру Глоттенхэму, который целыми днями торчал в помещении дискуссионного общества, а по вечерам перебирался в профессорскую. Когда-то он здесь учился, и несколько лет назад из жалости к преклонному возрасту и одиночеству преподаватели позволили мистеру Глоттенхэму посещать профессорскую. Впрочем, об этом акте милосердия, как и о всех благородных порывах в мировой истории, вскоре горько пожалели. Старик с адским постоянством появлялся в обеденном зале, не пропуская ни одного дня, и последним уходил из профессорской. С первого же взгляда мистер Глоттенхэм производил неприятное впечатление: морщинистое лицо, покрытое отвратительной седой щетиной, одежда с застарелыми пятнами от многолетней привычки неаккуратно питаться. Плечи и длинные руки придавали мистеру Глоттенхэму сходство с приматом. Чудовищным приматом, похожим на человека. Голос его напоминал скрежет. Мистер Глоттенхэм говорил безостановочно и на любые темы. Старик отличался поистине энциклопедическими знаниями, но обладал искусством странной, извращенной алхимии превращать золото в свинец – любые, даже самые интересные, темы в его устах становились невыносимым занудством. Никто не мог выдержать его длинные монологи.
