Момент Макиавелли - [286]
Наиболее сильные тезисы Покока, которые были признаны сразу или выдержали проверку временем и острой полемикой со специалистами в соответствующих дисциплинарных областях, включают следующие положения: во-первых, «открытие» значимой республиканской традиции и связанного с ней узнаваемого политического языка в дебатах XVII–XVIII веков в Британии и США[1436], во-вторых, исследование трансфера этого языка и соответствующих аргументов от флорентийских гуманистов (и конкретно Макиавелли) в Англию эпохи Гражданской войны и далее[1437], в-третьих, пересмотр ранее господствовавшего представления о центральной роли Локка и, шире, либерализма в политической мысли XVIII века[1438], в-четвертых, анализ специфического языка английской оппозиции Country party и ряда связанных с ней авторов Августинской эпохи, многие из которых были близки кругу Харрингтона и его последователям; именно эта политическая идиома послужила источником аргументов и ключевых понятий во время создания новой Американской республики[1439], в-пятых, значимость «момента Макиавелли» как типичной для Нового времени ситуации, в которой политики и мыслители интерпретировали угрозу республиканской форме правления в терминах гражданской добродетели, коррупции и поиска новых институциональных решений.
После появления в печати «Момента Макиавелли» аргумент о ключевой роли республиканской традиции, безусловно, стал новой концептуальной рамкой для понимания истории политической философии. Предваряя критику приписываемой Харрингтону центральной роли в формировании британского республиканизма, новозеландский историк Дж. Дэвис, по собственному выражению, «неохотно и без благодарности» признал большой исторический синтез Покока релевантным[1440]. В своей недавней полемической книге «Читая Макиавелли» (2018) Дж. МакКормик отстаивает тезис о ключевой роли Гвиччардини для развития республиканской традиции в Англии и США. Начиная главу, посвященную Кембриджской школе, автор сразу предупреждает читателя, что в лице Покока и Скиннера критикует «наиболее влиятельный современный подход к изучению классического и раннемодерного республиканизма…»[1441]. Безусловно, Покок может допускать ошибки в интерпретации отдельных текстов, на что указывали многочисленные комментаторы и критики, специализирующиеся на конкретных исторических периодах. Тем не менее именно Пококу впервые удалось собрать воедино разрозненные фрагменты исторического паззла республиканской традиции.
Полемические отзывы на «Момент Макиавелли» могут быть разделены на три неравные части: 1) критика стиля и манеры авторского письма, 2) критика методологии и структуры исследования, 3) критика отдельных утверждений Покока. Несмотря на отмеченную выше магию и глубину анализа, многие рецензенты отмечают сложность построений и чрезмерную длину фраз, осложняющих понимание концепции Покока[1442]. Безусловно, эта особенность текста ставит трудную задачу перед переводчиками и редакторами «Момента Макиавелли». Проблему признавал и сам автор, оправдываясь объективной сложностью стоявших перед ним историографических вызовов[1443].
Общий дизайн труда и его методология также вызвали существенную критику. Покока упрекали в чрезмерном (и, добавим, неизбежном для такого разнообразия эпох и авторов) использовании «вторичной» научной литературы, особенно в части, посвященной США. Согласно некоторым рецензентам, в ряде случаев недостаток внимания к текстам первоисточников, отсутствие тщательной реконструкции политических ситуаций и критического анализа документов делают выводы Покока более уязвимыми[1444]. Разная степень детализации и резкости фокуса при изучении политической теории во Флоренции, Англии и США также вызвала много вопросов. Самая резкая критика связана с недостаточно глубоким пониманием уникального исторического контекста, к которому обращался автор, что ограничивало возможность в полной мере практиковать метод, провозглашенный самим Пококом[1445]. Ученые, близкие марксистской методологии, указывали на недостаточное внимание к социальному и социо-экономическому аспектам действительности. Здесь мы сталкиваемся с более глубоким несогласием с базовыми методологическими предпосылками Покока, особенно в вопросе о соотношении языка, «реальной политики» (Дж. Чамплин) и конкретной модели понимания общественной истории (ср. «базис» и «надстройка» в комментарии Н. Вуда)
К 200-летию «Науки логики» Г.В.Ф. Гегеля (1812 – 2012)Первый перевод «Науки логики» на русский язык выполнил Николай Григорьевич Дебольский (1842 – 1918). Этот перевод издавался дважды:1916 г.: Петроград, Типография М.М. Стасюлевича (в 3-х томах – по числу книг в произведении);1929 г.: Москва, Издание профкома слушателей института красной профессуры, Перепечатано на правах рукописи (в 2-х томах – по числу частей в произведении).Издание 1929 г. в новой орфографии полностью воспроизводит текст издания 1916 г., включая разбивку текста на страницы и их нумерацию (поэтому в первом томе второго издания имеется двойная пагинация – своя на каждую книгу)
В настоящее время Мишель Фуко является одним из наиболее цитируемых авторов в области современной философии и теории культуры. В 90-е годы в России были опубликованы практически все основные произведения этого автора. Однако отечественному читателю остается практически неизвестной деятельность Фуко-политика, нашедшая свое отражение в многочисленных статьях и интервью.Среди тем, затронутых Фуко: проблема связи между знанием и властью, изменение механизмов функционирования власти в современных обществах, роль и статус интеллектуала, судьба основных политических идеологий XX столетия.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор книги — немецкий врач — обращается к личности Парацельса, врача, философа, алхимика, мистика. В эпоху Реформации, когда религия, литература, наука оказались скованными цепями догматизма, ханжества и лицемерия, Парацельс совершил революцию в духовной жизни западной цивилизации.Он не просто будоражил общество, выводил его из средневековой спячки своими речами, своим учением, всем своим образом жизни. Весьма велико и его литературное наследие. Философия, медицина, пневматология (учение о духах), космология, антропология, алхимия, астрология, магия — вот далеко не полный перечень тем его трудов.Автор много цитирует самого Парацельса, и оттого голос этого удивительного человека как бы звучит со страниц книги, придает ей жизненность и подлинность.
Размышления знаменитого писателя-фантаста и философа о кибернетике, ее роли и месте в современном мире в контексте связанных с этой наукой – и порождаемых ею – социальных, психологических и нравственных проблемах. Как выглядят с точки зрения кибернетики различные модели общества? Какая система более устойчива: абсолютная тирания или полная анархия? Может ли современная наука даровать человеку бессмертие, и если да, то как быть в этом случае с проблемой идентичности личности?Написанная в конце пятидесятых годов XX века, снабженная впоследствии приложением и дополнением, эта книга по-прежнему актуальна.
В 1144 году возле стен Норвича, города в Восточной Англии, был найден изувеченный труп молодого подмастерья Уильяма. По городу, а вскоре и за его пределами прошла молва, будто убийство – дело рук евреев, желавших надругаться над христианской верой. Именно с этого события ведет свою историю кровавый навет – обвинение евреев в практике ритуальных убийств христиан. В своей книге американская исследовательница Эмили Роуз впервые подробно изучила первоисточник одного из самых мрачных антисемитских мифов, веками процветавшего в массовом сознании.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена литературным и, как правило, остро полемичным опытам императрицы Екатерины II, отражавшим и воплощавшим проводимую ею политику. Царица правила с помощью не только указов, но и литературного пера, превращая литературу в политику и одновременно перенося модную европейскую парадигму «писатель на троне» на русскую почву. Желая стать легитимным членом европейской «république des letteres», Екатерина тщательно готовила интеллектуальные круги Европы к восприятию своих текстов, привлекая к их обсуждению Вольтера, Дидро, Гримма, приглашая на театральные представления своих пьес дипломатов и особо важных иностранных гостей.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.