Момент Макиавелли - [285]
Августин утвердил решительный разрыв между секулярной историей и эсхатологией. Его последователи отводили свой взор от перипетий повседневной жизни, отдавая предпочтение вечному, видя в текущих политических делах проявления обычая или случая. Град земной не заслуживал надежд и преданности, а добродетель направляла человека от мирского к божественному. Средневековый ум внимательно следил за проявлениями благодати и знаками грядущего Апокалипсиса, явленными в настоящем, релевантном только как пролог к великому будущему по ту сторону времени. История служила собранием анекдотов и случайных событий, собрать которые в осмысленное целое могли только пророки или божественный разум. В эпоху Ренессанса возникает новая конфигурация, открывающая возможность осмысления политических перипетий как последовательной «истории». Сочувственное прочтение трактатов Аристотеля, Цицерона, Саллюстия или Полибия политической элитой в неустойчивых торговых республиках Северной Италии и затем в коммерческой империи Великобритании и экспериментальной американской республике, искавших лучшего политического устройства, возвращало актуальность античному секулярному идеалу vita activa.
Аристотелевский язык гражданских добродетелей ставил перед Макиавелли и его современниками проблему: как установить аристотелевскую конституцию в торговой республике, потерявшей устойчивость и тридцать лет находившейся в перманентном кризисе с постоянной сменой режимов. Ответом на вызов и четкое осознание хрупкости общественного порядка и свободы становятся несколько рецептов: выдвижение на первый план индивидуальной добродетели лидера, способного действовать без опоры на обычаи и добрые нравы, институционализация борьбы за власть между народом, элитой и государем, обеспечивающая свободу, и заведомо врéменная ставка на гражданскую добродетель, противостоящую Фортуне и коррупции. В более поздний период различные образы коррупции («государственный кредит», «патронаж» и «постоянная армия») окончательно вытесняют Фортуну в языке наследников республиканской традиции в Англии и США.
Идеал гражданского участия и связанный с ним новый конституционный язык были нацелены на сохранение общественного целого благодаря индивидуальной добродетели граждан. При этом новая парадигма, открытая Макиавелли, предусматривала рациональное понимание конкретных механизмов социальных изменений, знакомство с которыми может помочь законодателю частично компенсировать нехватку добродетели и хаос, порождаемый естественным ходом вещей. Обладая этим знанием, лидеры и граждане способны производить инновации — проектировать инструменты намеренного политического действия в динамично разворачивающейся и опасной истории. Республика оказывается идеалом будущего, которого невозможно достичь, но к которому можно и нужно стремиться наперекор отчуждающему потоку времени и неизбежной коррупции.
II. Рецепция и критика: pro et contra
С момента своей публикации книга вызывала и вызывает противоречивую реакцию специалистов, сочетающую признание ее достоинств, содержательную критику конкретных положений и осторожный скепсис в отношении искусной магии пококовского письма. Почти все многочисленные рецензенты и комментаторы используют самые красноречивые выражения, дабы подчеркнуть грандиозность «Момента Макиавелли». Критические замечания, иногда чрезвычайно жесткие и хлесткие, всегда сопровождаются такими эпитетами, как «неоспоримый шедевр»[1424], «магистральный»[1425], «впечатляющий»[1426], «глубоко оригинальный»[1427], magnum opus[1428], «утонченный» и «многогранный»[1429], «многогранный» и «глубокий»[1430], «блестящий»[1431], «восхитительный» и «исторически убедительный»[1432]. По столь возвышенным характеристикам мы можем судить, что речь идет не просто о научном труде, но о своеобразном произведении исследовательского искусства, свидетельствующем об особой способности Покока создавать в умах даже самых искушенных читателей сложноустроенные, но очень живые и убедительные образы, раскрывающие способы мышления и языки прошлого. Историк делает это благодаря точным и хорошо выверенным указаниям на ограничения и неартикулированные предпосылки, присущие политической речи мыслителей и политиков в определенный исторический период. Покок — фантастически эрудированный и методологически ответственный исследователь, наделенный ярким историческим воображением.
Мы хотели бы процитировать характерное совпадение в отзывах двух разных рецензентов. Американский историк политической мысли Н. Вуд отмечает: «Аргументы Покока настолько сложны, насыщены, восприимчивы и многозначны, находятся в постоянном диалектическом движении между несколькими уровнями истолкований, что почти невозможно кратко и адекватно пересказать их»[1433]. Ему вторит Дж. Хекстер, видный специалист по британской истории, известный острой критикой в адрес многих коллег. Он не без доли иронии пишет о трудности, с которой сталкивается внимательный читатель такого сложного и интеллектуально насыщенного текста, как «Момент Макиавелли». При этом Хекстер дважды говорит, что такой читатель «будет более чем адекватно вознагражден за все умственные усилия…»
