Момент Макиавелли - [246]
Впрочем, даже после того, как Вуд, Поул и другие в своих работах детально проанализировали тезис о скрытом отказе от добродетели в федералистской теории, нельзя сказать, что мы не имеем дело с поколением, единодушно сделавшим этот отказ явным. Предшествующие несколько абзацев дали основание полагать, что риторика равновесия и разделения властей не давала исчезнуть языку республиканской традиции. Теперь же мы можем предположить, что лексика добродетели и коррупции продолжала существовать в американской мысли не просто как пережиток, медленно отмирающий, когда его уже срезали под корень, но оставаясь реальными и актуальными для отдельных элементов американского опыта. Благодаря этому республиканский язык и ценности сохранялись через напряжение, связанное с последствиями отказа от них в такой важной сфере, как конституционная теория и риторика. Если американцам пришлось отказаться от теории конституционного гуманизма, связывавшей прямо и с учетом всех многообразных особенностей личность и систему правления, они при этом не отказались от стремления к такой форме политического общества, в которой человек был свободен и познавал себя в своей связи с обществом. Настойчивого утверждения, что американец — естественный человек, а Америка основана на естественных принципах, достаточно, чтобы это продемонстрировать, а стремление к природному и разочарования, связанные с его недостижимостью, легко можно выразить на языке добродетели и коррупции. Ведь это язык гражданской жизни, а важнейший постулат западной мысли заключается в том, что человек по своей природе гражданин — kata physin zōon politikon[1285]. Однако в американской социальной мысли давно упрочилась условно локковская парадигма правления, возникающего из состояния естественной социальности и во многом совпадающего с ним. При этом всерьез утверждается, что ни одна другая парадигма не давала плодов и не могла бы развиваться в уникальных условиях американского общества[1286]. Мы в этой книге рассматривали иную традицию, сводимую к тезису Аристотеля, что человек по природе своей является гражданином, и тезису Макиавелли, что в мире секулярного времени, где только и может существовать полис, эта сторона человеческой природы реализовывается лишь частично и противоречиво. Добродетель развивается только во времени, но время всегда угрожает ей коррупцией. В той особой форме, какую приняла эта традиция, когда время и перемены стали отождествляться с коммерцией, в XVIII веке, как мы видели, она оказывала влияние на многие сферы мысли и послужила мощным стимулом революции в Америке. Однако «локковская» парадигма необычайно авторитетна среди современных ученых, и потому велика вероятность, что отступление от классических гуманистических предпосылок при создании Федеральной Конституции, которое показал Вуд, будет воспринято как «конец классической политики» и очевидный выбор в пользу «локковской» парадигмы. Поэтому, завершая анализ восходящей к Макиавелли традиции, важно остановиться на некоторых свидетельствах, указывающих, что тезис добродетели и антитезис коррупции продолжали играть важную роль в дальнейшей эволюции американской мысли.
В этом контексте особенно значима история с Орденом Цинцинната. Когда мы читаем, что офицеры бывшей революционной армии основали общество, названное в честь римского героя, призванного от сохи на должность консула и потом благополучно вернувшегося к своим занятиям, и что членов этого общества заподозрили в претензии на роль наследной аристократии, у нас едва ли возникают сомнения относительно понятийной системы, в рамках которой обсуждался этот эпизод. Подобным же образом Вторая поправка в Конституцию США, явно принятая, чтобы разуверить людей, будто федеральное правительство станет содержать нечто похожее на профессиональную армию, утверждает связь между народным ополчением и народной свободой на языке, непосредственно унаследованном от Макиавелли, оставаясь авторитетным и ритуальным высказыванием в США по сей день. Новая республика боялась порчи нравов, которую несла с собой профессиональная армия, даже если — как столетием раньше Англия — не видела другого выхода, кроме ее создания; и предпосылки, на которых строилась применявшаяся в этой обстановке риторика, вскоре получили полноценное развитие в ходе полемики, в том числе печатной, которой сопровождался первый значительный межпартийный конфликт в США.
В двух недавних исследованиях[1287] отмечалось, насколько зловещей фигурой казался Александр Гамильтон своим противникам, республиканцам и сторонникам Джефферсона, исходя из всего, в чем традиционно видели угрозу для республики. Он стремился учредить Банк Соединенных Штатов Америки и класс владеющих средствами публичных кредиторов, которые были бы непосредственно заинтересованы в поддержании правительства республики и во влиянии исполнительной власти на Конгресс. Каждый, кто читал «Письма Катона», Болингброка или «Политические изыскания» (
