Молоко с кровью - [65]

Шрифт
Интервал

– Хомяк, неужели это ты? – едва слышно спросил Степка, и западенец снова разрыдался.

Тем временем второй визитер жестом подозвал главврача и строго спросил, указывая на немца:

– Почему тут находится этот человек?

– Не знаю, – испугался доктор.

– От чего вы его лечите?

– От шизофрении…

– Он социально опасен?

– Нет, – сказал доктор.

– Мы можем его забрать?

Главврач испуганно оглянулся, словно где-то в углу палаты его ждал ответ. Визитер нахмурился.

– Я заберу его под свою персональную ответственность, – сказал. – Могу написать расписку – я, Семен Григорьев, новый председатель исполкома области…

– Умоляю, умоляю… – засуетился доктор. – Не нужно расписок! Сейчас я выпишу справку.

– Какую справку? – повысил голос Семка Григорьев. – О том, что безосновательно держали невинного человека в больнице?

– Хорошо, – лоб главврача покрылся потом. – Без справки…

Хомяк подошел к Григорьеву. Пожал его руку.

– Спасибо! Если бы не ваша добрая воля… Я в вашей области никого не знаю.

– Не благодарите, – твердо ответил Григорьев. – Это мой гражданский долг. Слава Украине.

– Навеки слава, – ответил Хомяк и подтолкнул Степку к Григорьеву. – Благодари, немец… Если бы не этот человек…

– Спасибо, – сказал немец. – Если бы не вы… И другие добрые люди…

Григорьев подтвердил Степкины слова серьезным кивком – мол, да, если бы не я… и другие добрые люди…


Морозным январским днем девяносто второго года немец вернулся в Ракитное. Шел по знакомой с детства улице, и слезы бесстыдно текли по небритым щекам. Остановился около родительской хаты, сел на лавку и достал из кармана «Пегас» – накупил его на Романовы деньги. Хомяк и очки новые купил, и одежку, и с собой в карман положил.

– Э-э, что твоя степь! – сказал. – Не за что глазом зацепиться. Ко мне приезжай! В горы…

Степка сидел на лавке и все думал, что, верно, в родном селе его мало кто вспомнит. По улице шли люди, искоса посматривали на худого незнакомого мужичка, который черт знает чего трется около Татьянкиной хаты, оглядывались. Немец испугался: а вдруг в Ракитном не осталось никого из тех, кто его помнит. И Маруся… Маруся где?

Неподалеку остановились две девчушки лет четырнадцати. Одна беленькая, вторая – черненькая… На немца смотрят, а подойти боятся.

– Надюша? Любаня? – пугаясь собственного голоса, произнес Степка.

Девчушки переглянулись.

– А вы кто такой?

– Папа ваш. – И заплакал.

Из хаты вышла Татьянка – не узнать: толстая, даже лицо такое толстое, что и горбатый нос на нем теряется.

– Чего встали? – окликнула дочек.

– Папа вернулся! – ответила Надюша, и девчушки ближе подошли к немцу.

– Ты точно наш папа? А не брешешь? – осторожно спрашивают.

В карманы полез – конфеты на лавку высыпал. Татьянка охнула и зажала рот ладонью – вот так сюрприз!

А от своей хаты на них смотрела Маруся. Видела, как содрогались от плача худые Степкины плечи, как засуетились вокруг него Надюша и Любаня, уселись на лавку с двух сторон, удивленные, взволнованные, настороженные, как подошла толстая Татьянка, закачала головой, будто на похоронах, как наконец повели немца в дом…

Маруся усмехнулась печально, приложила руку к сердцу, зацепив тяжелое коралловое намысто, и пошла в хату.


Немцу нездоровилось. Тяжелыми сапогами в живот – и то легче было, а теперь, когда Степка наконец оказался дома, неожиданная мрачная волна накрыла с головой, давила на сердце, рвала его на куски…

Девчушки крутились около отца.

– А где ты был так долго, папа?

– Да так… – пробовал улыбнуться. – Тайна.

– Военная? – таращили глазенки близняшки.

– Военная…

– Оставьте отца в покое! Пусть отдохнет, – цыкала на девчушек мать.

Татьянка гремела кастрюлями на кухне, быстро собирала немцу поесть и думала о том, что Степка вернулся вовремя: Поперек уже не тот – стара для него Татьянка, другие забавы себе нашел, да и о девочках слышать не хочет, мол, не его это дети и точка, а одной – тяжело… Тяжело. Хорошо, что Степка вернулся. Он детей не бросит, а все остальное… Со всем остальным как-то разберутся.

Степка поел борща домашнего горячего, потянулся к «Пегасу», но вдруг схватился за сердце и повалился с табурета на пол.

– Вот это мне вернулся, чтобы дуба врезать?! Не бывать этому! – рассвирепела Татьянка.

Вместе с дочками потащила немца на диван и, пока девчушки дрожали около него, сбегала к фельдшеру: набрала сердечных капель и добрых советов и принялась Степку лечить. Он глотал горькие капли, клал таблетку под язык, все порывался встать, но ничего не получалось – сердце, изболевшееся поруганное сердце все не отпускало, стучало неровно, рывками, словно торопилось куда-то, или вдруг замирало и едва слышно сигнализировало, что еще живо. Степка пытался понять его настоящие намерения: поживет еще или пришло время руки на груди складывать?

Библиотекарша сидела около него, все разглядывала, каким стал муж, и тайком смахивала слезу, потому что и у самой сердце не на месте, напоминало: из-за тебя, баба, немца не было дома долгих одиннадцать лет. Библиотекарша думала-думала, как усмирить муки совести, и надумала.

На третий день после возвращения мужа набралась смелости и вечером пошла к Марусе.

– Здравствуй, Маруся, – сказала с порога. – Слышала? Немец вернулся.


Рекомендуем почитать
Шлимазл

История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.