Молнии в ночи [Авторский сборник] - [27]
— Не троньте его. Он и сам узник зиндана. Должность тюремщика кормит его — вот он и привык к ней, и к этим мрачным стенам привык… Отпусти его на все четыре стороны — он уже не уйдет, незримая цепь приковала его к этому месту. Не будет зинданов — не будет и Байтеватов.
Во двор въехала арба, молодые парни подняли Абдувахаба Шаши под руки, бережно усадили на арбу.
Толпа тронулась в обратный путь. Впереди опять шел Мирхайдар, с просветленным лицом, высоко поднятой головой. На арбе, медленно следовавшей за ним, в чалме, с книгами под мышкой, сидел Абдувахаб Шаши и с ненасытной жадностью, как когда-то сам гончар, смотрел по сторонам. Пылкий, каленый ветерок бил ему в грудь, солнце кутало его в свои лучи, словно стараясь возвратить тепло, высосанное из его тела зинданом. Он смотрел с арбы на Мирхайдара, который вел на поводу коня: гончар казался ему выше всех ростом, ни дать, ни взять легендарный богатырь Рустам, который мог свернуть горы… Он смотрел на друзей гончара, простых тружеников, умельцев, — они шли плечом к плечу, могучие, отважные, жизни не жалеющие ради друга, — чистые, благородные души! Он смотрел на деревья — тяжелая их зелень лениво шевелилась под ветром, на искристо-голубое небо, и в груди его пело: свобода, свобода!..
Книги, которые он не выпускал из-под мышки, жестко упирались ему в бок.
Книги… А в них правда, которую не убить, не сгноить ни в каких зинданах.
Правда — непобедима.
Закалка
I
Летнее солнце добела раскалило воздух. Во дворе было жарко, как в печи для обжига кирпичей. Халниса-хола, сидя на корточках у арыка, мыла доску для рубки мяса и то и дело рукавом платья отирала пот со лба.
Кто-то вбежал во двор — она обернулась и увидела запыхавшегося Алиджана. Вид сына перепугал Халнису-хола: лицо потное, бледное, глаза так и шныряют, рукава белой бязевой рубашки, которую он надел только сегодня, порваны, перепачканы, ворот разодран…
— Что стряслось, сынок? — с тревогой спросила Халниса-хола.
— А, ничего! — с притворной беспечностью ответил Алиджан, глядя в сторону.
Ох, не любила Халниса-хола, когда он вот так отводил взгляд!.. Значит, опять что-нибудь натворил. Она хотела еще о чем-то спросить сына, но белая рубашка уже мелькала в винограднике. Прошмыгнув под ишкомом,[26] обвитым тяжелеющими лозами, он ловко, как обезьяна, вспрыгнул на дувал.
— Непутевый, дувал разрушишь! — только и успела крикнуть Халниса-хола.
Но сына уже и след простыл: он исчез за дувалом, в соседнем саду.
Халниса-хола до того растерялась, что упустила в арык доску, которую мыла. Доску тут же унесло течением.
Некоторое время женщина сидела недвижно, скованная тревогой за сына… Вот несчастье-то на ее голову! Верно, снова набедокурил. Или затеял что недоброе. Рваная перепачканная рубашка: бой-бой, уж не кровь ли чернела на изорванных рукавах?.. Этого еще не хватало!
Она тяжело поднялась, прошла вниз по течению, вытащила из воды доску, прибитую к берегу. И опять, словно обессилев, опустилась на корточки… Взгляд ее невольно устремился на дувал, за которым скрылся Алиджан. Астагфирулло, боже мой, боже! Ну что это за жизнь?.. Ни минуты покоя!
Мало ему, что в прошлом году затеял драку и угодил на пятнадцать суток за решетку. Сколько тогда пришлось вынести мук и позора! Вечерами, оставшись одна, она плакала от горя и стыда. За какие-то две недели щеки у нее впали, скулы заострились… А когда она сжимала зубы, то морщинистая кожа под нижней губой напоминала частый гребень.
Соседи утешали ее, каждый на свой лад.
Одни порицали Алиджана: совсем, мол, парень от рук отбился, вот уж и правда — непутевый! Бедняжка Халниса-хола!..
Она только всхлипывала и качала головой: уж, видно, так на роду ей написано, что тут поделаешь?
Другие были к парню более снисходительны: ну, не сдержался, полез в драку… молод еще, горяч. Дай срок, остепенится, войдет в разум.
У Халнисы-хола, когда она слышала такое, на глаза навертывались слезы, она растроганно говорила: «Да сбудутся ваши слова, дай вам бог здоровья! Алиджан был совсем маленький, когда отец помер… Осталась я с двумя сыновьями на руках. Легко ли, одной-то двоих растить?.. Да будь жив отец — разве подал бы Алиджан в беду?»
Правда, на старшего сына, Валиджана, она не могла пожаловаться: он нашел свое место в жизни и любил мать преданной сыновьей любовью. Ее только огорчало, что он не разделял ее слез и боли, и хоть и носил брату передачи, но не пытался вызволить его из тюрьмы. А матери строго внушал:
— Скажите спасибо — еще легко отделался! Пожалели его по молодости. Не то бы…
Халнисе-хола казалось, что Валиджан несправедлив к брату. Как можно быть таким черствым?
Боль немного утихала, когда Халнису-хола навещала ее старшая сестра, Джахан-буви. Приходила она издалека и долго не могла отдышаться. Зато уж потом давала волю языку. Дом словно оживал с ее приходом, собирались соседки, делились последними новостями, судили-рядили о том, о сем… Джахан-буви засиживалась у сестры допоздна. Проводив соседок, они тихо беседовали во дворе, при лунном свете, наслаждаясь вечерней прохладой. И на сердце у Халнисы-хола теплело. Недаром говорят, что задушевная беседа исцеляет сердечные раны!
