Молитва за отца Прохора - [89]

Я подошел к уличному продавцу выпечки, немолодому человеку, и попросил его за горсть форинтов дать мне один бублик. Он поглядел на мелочь в моей руке и спросил:

– Что это за деньги?

– Венгерские.

– Я не могу их принять.

Потом посмотрел внимательнее на меня и спросил:

– Откуда ты идешь?

– Из плена.

– Возьми это, дарю, – и протянул мне три бублика и два-три рогалика.

– Благодарю тебя, добрый человек, да поможет тебе Бог!

– Нам всем надо оставаться людьми, – процедил он.

– Когда-то, когда мне было хуже, чем сейчас, в протянутую руку мне клали камень или конский навоз, а ты мне дал хлеба!

– На свете есть разные люди! – сказал он и остался поджидать редких покупателей.

Я отошел от него и остановился, глядя на широкую улицу, по которой лишь иногда проезжал военный грузовик или джип. Народа было достаточно много. Мне показалось, что я чувствую запах гари и слышу звук пролетающих над городом самолетов. Я почувствовал неодолимое желание прямо здесь, в центре многострадального Белграда, вытащить свой крест и говорить народу обо всем, что лежит у меня на душе, о том, что давит на меня, словно камень. Сказать им, что только Господь сможет уберечь нас от новых бед. Но как говорить о Боге в это время, когда его насильно изгоняют из людских сердец?! Как в эти страшные времена говорить от Его имени? Я не стал этого делать. Не хотел провоцировать новые власти, они во всем видят опасность для себя, когда в каждом шорохе мыши или ящерицы им чудится заговор против нового порядка. Этим я бы точно обеспечил себе путь к ручью, у которого множество невинных людей были казнены без суда и следствия.

И тут произошла встреча с одним дорогим мне человеком. Кто-то вдруг положил мне руку на плечо. Я оглянулся и увидел Божидара Митровича из Пухова, с которым мы были товарищами по несчастью. Лицо его озарила радость от нашей встречи.

– Откуда ты здесь, Божо? – спросил я его.

– Меня только что отпустили на свободу, – ответил он, не снимая руки с моего плеча.

– Естественно, что они могли иметь против тебя!

– Да ничего ведь и не было. А ты, отец? Ты ведь тоже ни в чем не виноват!

– Не виноваты и многие другие, которых поубивали. По воле Господа мы с тобой вдвоем остались в живых.

– Да, много наших полегло.

– Чей это, Божо, на тебе костюм? – спросил я, хотя и знал ответ.

– Моего покойного отца, Вукосава. Ты помнишь, отец, я нашел его костюм на складе в лагере в Банице.

– Я помню, Божо. Хорошо, что хоть какая-то его вещь вернется домой.

– Давайте пойдем вместе, – предложил парень.

– Я бы хотел еще немного здесь задержаться, а ты ступай потихоньку. По пути будь осторожен, не нарывайся, сейчас опасные времена, даже для тех, кто возвращается из концлагерей.

– Знаю, отец. Послушаю твой совет.

Здесь на площади мы и распрощались. Он ушел, а я остался глядеть вслед юноше, судьба которого была так необычна. Вместе с отцом они были в лагере в Банице, а когда того расстреляли, он нашел и надел его костюм.

Я вспомнил сон, приснившийся мне в Сентендре в доме наших хозяев Янковичей, когда пресвятая Огненная Мария предупредила меня, чтобы берег череп отца от безбожников. Только что именно это со мной и случилось! Череп у меня отняли! А как я мог его уберечь? Это несчастье опустошило мне душу причинило страшную боль.

Эти новые богохульники и на сербскую церковь навлекли темные тучи, кто знает, когда снова небо над нами прояснится! Вот и меня ограбили, правда, кое-что еще осталось – фотография отца из Ашаха и косточка от черепа Радойко Габровича, которую мне еще предстоит передать его семье.

Жуя на ходу бублик, я отправился к Калемегдану с намерением посетить церковь Святой Петки, чтобы помолиться за души всех тех, кто был еще так недавно рядом со мной и кого больше нет в живых. Со стен древней белградской крепости Калемегдан я смотрел на бескрайнюю равнину, по которой мои ноги издалека дошли до этого места. Глянул на Дунай, на эту великую реку, на берегах которой там далеко мы жестоко страдали и умирали, где похоронен мой отец.

Я вошел в маленькую церковь, которую народ зовет Ружица[17], перекрестился, поцеловал крест на алтаре. Но у меня не было денег на свечи, и я попросил женщину, которая их продавала, подарить мне одну. Она же, узнав, кто я и откуда прибыл, великодушно это сделала для меня. Я зажег свечу за души всех тех, кто не дожил до этого дня. Тихо прочитал короткую молитву и пошел. Женщина остановила меня в дверях и спросила:

– Где ты так исстрадался, набожный человек?

– Там, откуда только один из ста вернулся живым.

– Дай Бог, эти несчастья закончатся и никогда больше не повторятся! – сказала она.

– Будем надеяться на Господа, только Он в силах избавить нас от новых страданий.

Желание этой женщины, доктор, как видите, не исполнилось. Прошло пятьдесят лет, и вновь нас захватила война, самая суровая из всех, когда мы сами кидаемся друг на друга, как лютые звери. Я слишком стар и вряд ли дождусь конца этого страшного несчастья, но неустанно молюсь Богу, чтобы он поскорее вернул нам разум.

Прямо с Калемегдана я отправился домой и через два дня, 26 августа, за два дня до Успения Богородицы, вернулся в родные места. Сам Бог предопределил, что это произошло ровно через два года после моего отъезда в Баницу.