Молчаливый полет - [29]

Девы ходят переулками

И горят, горят, как свечи

У любовного креста.

Так по рощам кипарисовым

Шла любимица Господня

В наготе грехов своих —

Не ее ль безумным вызовом

Загораются сегодня

Очи странниц городских?

И серебряные крестики,

Золотясь на нежной коже,

Искупают сладкий грех,

Как ночные провозвестники

Освященных мукой Божьей

Магдалининых утех.

Август 1921

Сизиф [146]

Ошибся я — и не явился в срок,

И тяжкая судьба дана мне.

Наказанный, ворочал в сказке бог

С горы катившиеся камни.

Но как тяжел высокий пламень мой,

Когда, как камень вознесенный,

Колеблется над бедной головой

И падает изнеможенный!

Душа, ты плачешь — труден перевал,

Глухое дно сосет и тянет, —

Душа скользит, гремят обломки скал

И больно босоножку ранят.

Моя тоска — огромный детский мяч, —

Как выкатить его на крышу?

Сизиф, мы дети! Твой ли это плач,

Твои ли жалобы я слышу?

Сентябрь 1921

Америке (отказавшейся от участия в генуэзской конференции) [147]

У лукоморья тихой Генуи

Цветут Колумбовы пределы.

«Земля кругла!» — и в море пенное

бегут по солнцу каравеллы.

Ушел отважный мореплаватель,

И мы не ведаем доныне,

Где будет Индия: на Западе ль

Иль за Гомеровой твердыней?

Но соревнуя с лестью вражьею,

Как нас учила Пенелопа,

За нескончаемою пряжею

Тоскует верная Европа.

Пути веков недаром пройдены —

И, может быть, застыв у румба,

Уж ищут снова первой родины

Глаза заблудшего Колумба!

Апрель 1922

Приморская Москва [148]

На суше душно. С моря ветер дует.

Россия бродит. Россиянин скачет.

Он в очаге: Москва его целует,

Он видит всё и сам он много значит.

Но дух морей над сухопутным градом

Висит незримо, сладкий и тяжелый. —

Откуда он, когда тенистым садом

Здесь пробегает лишь ручей веселый,

Когда здесь помнят новгородский волок,

Когда канат еще визжит бурлацкий,

И по к воде по-азиатски долог,

И дерева шумят по-азиатски?

Москва, Москва! Твои большие дети

К иным путям, к иным ветрам привыкли:

Ушкуйники закидывают сети,

Варяги златом наполняют тигли…

И вот, пришедши по дубам и липам,

Полночный парусник с крестом саженным

Над Красной Площадью ползет со скрипом,

Чтоб утром стать Василием Блаженным.

Декабрь 1922

От смерти [149]

Вождь убит. Мятеж подавлен.

Ветер знамя разорвал.

И диктатором поставлен

Некий черный адмирал.

И запекшиеся знаки

Припечатаны к пыли,

И по площади собаки

Чьи-то кости разнесли.

И, следя за злым и хриплым

Долгим колоколом, мы

Не видали к плазам гиблым

Приближающейся тьмы.

Друг, пойдем! — плащи раздуты —

В этот сумеречный час

Есть блаженные минуты

Лишь сегодня, лишь для нас:

В небо ввинчен купол плавный,

В купол ввинчен тихий свет,

И под аркой архитравной

Милый женский силуэт.

Смерть искуснейшая сводня —

Друг мой, шпаги не готовь:

Нам готовят мир сегодня

И бесплатную любовь! —

Апрель 1923

Эсфири [150]

Звенья неги — косы Эсфири

С ароматом Ливанских кедров,

Кто вас вынес в русские шири,

В чад Москвы и северных ветров?

Помню, помню — в волнах столетий,

Где сливается юг с востоком,

На Босфор сионские дети

В корабле плывут крутобоком.

Но рабов унылую песню,

Скрип и шум купеческих вёсел

На бессольную нашу Пресню

Шалый ветер с неба забросил.

Перед Нилом пустыни знойны,

Перед дебрями жарки степи,

А меж ними — сделки и войны

И знакомства пестрые цепи.

В деревянную шли столицу

Караваны из Ханской ставки

И Эсфирь, как райскую птицу,

Предлагали в разные лавки.

Но не купят — в любви мы горды —

И не станет гаремом терем,

Вместе с данью, хан многоордый,

На войне жену мы отмерим.

И не сбылось — к Ордынским дрогам

Не вернулась ты с татарвою,

Став навеки смуглым ожогом

Под извечно-снежной Москвою.

4 августа 1924

Два Владимира [151]

Се древле пал поганый идол,

Князь красным солнцем лег на Русь,

А тезка рек: «взмутить берусь»,

И Русь иным перунам выдал.

Он раскрестил и отогнал

Тысячелетнюю химеру,

Народу дал иную веру,

А Русь переименовал.

Я думал, Ленин — это имя…

Но что нам имя? — звук пустой!

Был дикий князь, а стал святой

Равноапостольный Владимир.

21 февраля 1925

Телефон [152]

Тьма усиливает звуки

— Физика первооснова —

Каплет ласковое слово

На протянутые руки —

Я готов и ты готова

К восприятию науки.

Вот у нитей телефона

Потеряется рассудок,

И, как ночь на грани суток,

В вихре ласкового звона

Многоверстный промежуток

Растворится изумленно.

Что еще на бедном свете

Возмутительней и слаще,

Чем звонок, благовестящий

О вниманьи и привете

И архангелом гудящий

В этом темном кабинете?

1 марта 1925

Безбожник [153]

Сутулится бог темноликий,

Лампадные тени погасли,

И с шипом, как змий двуязыкий,

Фитиль издыхает на масле.

И скучно больному ребенку

В потемках натопленной спальной

Смотреть на слепую иконку,

Следить за лампадой печальной.

Он знает, он слышал от папы,

Что боги — пустые лгунишки

И даже поломанной лапы

Не могут поправить у мишки.

Как жалко, что вера упряма,

Что верят и бабы и дамы,

Как некогда мамина мама

И бабушка маминой мамы.

А ночью становится тяжко

И мнится в удушьи болезни —

Взята из лампады ромашка,

Из церкви — мамусины песни.

— Ты, боженька, нечисть и копоть…

За то, что в тебя я не верю,

Ты ждешь моей смерти, должно быть,

За этою самою дверью…

2 марта 1925

«Среди леса людских общежитий…» [154]

Среди леса людских общежитий,

Среди зарослей труб и антенн

Телефонные тонкие нити

Как паук опускал я со стен.

Загремит у паучьего уха

Барабаном победы звонок, —