Молчаливый полет - [17]

И текла в каналы хоботка,

Как вино венчального бокала…

Очевидец и свершитель треб,

В муках смерти и в пылу зачатий

Ты сосешь благоуханный хлеб

И на нем кладешь свои печати!

Но встают усталые с перин,

Жгут свечу, ругаясь словом скверным,

И шипит гробовый стеарин:

«Dies irae.. Requiem aeternam…»[106]

6 января 1928

Кондор [107]

Слегка чудаковатый контур

За проволокою вольеры —

И вот американский кондор,

Который видел Кордильеры.

Сны детства! Разреженный воздух…

Майн-Рид…Кровать…Свечной огарок…

Страна индейцев, лам бесхвостых

И дорогих почтовых марок!

Во время школьных репетиций

Как было лестно — без запинки

Повествовать о хищной птице,

Которой поклонялись инки!

На ярмарках из марок ярких,

Чужак от областей надводных,

Ты шел в обмен на самых жарких,

На самых редкостных животных. —

Охваченный меняльным блудом,

За знак с твоею шеей голой

Я мог пожертвовать верблюдом,

Проштемпелеванным Анголой…

Но счастье лет, азартом полных.

Ты позабыл в тени вольеры —

Твой мир — наплеванный подсолнух

И праздничные кавалеры.

2 февраля 1926

Утиная судьба [108]

Нотками нежного вызова,

Зеленью тонкого пуха

Тешила селезня сизого

Сладкая утка-рябуха.

Кроткое кряканье слушая,

Лакомка, падкий до ласки,

Думал он: «Вот она — лучшая

В мире крапивы и ряски!»

Думал он: «Всё приготовили

К нашей утиной утехе, —

Бабы — душой Мефистофили —

Гретхен пленили в застрехе…

Радуйся, жадная птичница,

Ад нам любовью готовя, —

Чадная утья яичница —

Вот твоя выгода вдовья.

Селезня, слезно воспетого,

Гонят на сцену — пожалуйста! —

Скажет ли кто после этого,

Чем я не копия Фауста?..»

5 декабря 1926

Кровь и любовь [109]

Трехгодовалый грузный хряк

Исправно служит «Свинощету»

И в сотый раз вступает в брак

Не по любви, а по расчету…

Свою породистую кровь

Привить метиске из Норфолька —

В таком подходе — не любовь,

Одна расчетливость, и только!

Об семенить и изменить

И новым холодеть романом —

Какая дьявольская нить

Между свиньей и Дон-Жуаном!

Наука — сваха и свекровь,

Наука, не моргнувши бровью…

(Тут можно рифмовать с любовью,

Но это будет не любовь…)

Апрель 1926 — 16 октября 1927

Случай на крыше [110]

Вечером на одинокой крыше

Кот приворожил к себе ворону.

Он понравился ей шерстью рыжей

И смешно мурлыкнутым «не трону»…

Месяц был как месяц, и в тумане

Крыши перемигивались жестью;

Птичий клюв изобразил вниманье,

Вызванное непривычной лестью:

Вежливо подрыгивая лапой

И подергиваясь, в знак традиций,

Кот подкрадывался тихой сапой

К радостно подрагивавшей птице.

И нежней, чем самурай пред гейшей,

Как диктует дедовский обычай,

Он ей декламировал звучнейший

Из придуманных котами спичей…

А спустя немного, в результате

Сказочного бракосочетанья,

У родителей, весьма некстати,

Вылупилось странное созданье. —

Если только верить их рассказу,

Их детеныш был как дух заклятый —

Полузверь и полуптица сразу,

Сразу волосатый и крылатый;

От отца с закваской кровопийцы

Цвет он унаследовал и волос,

А от матери — предплечий спицы,

Жесты, и полет, и невеселость.

Кот поплакал над своим ребенком

И назвал его летучей мышью…

Верьте, детки, тонким перепонкам,

Посвященным лунному затишью!

25 октября 1926

Случай в посольском квартале [111]

В стране, где прав довольно мало,

Где чужеземец — это царь,

Вблизи посольского квартала

Смиренный проживал кустарь.

При нем был пес из фокстерьеров.

Подобно всем китайским псам,

Он трусил белых офицеров

И был безжалостен к купцам.

По мненью пса, достичь довольства

Нельзя иначе, как вбежав

На территорию посольства

Одной из западных держав.

Свой адский план продумав тонко,

Он как-то в кухонном углу

Лишил невинности болонку,

Принадлежавшую послу…

Конечно, суд, конечно, гласность…

Кустарь ответчиком предстал…

Международная опасность!

Дипломатический скандал!

Но кто поспорит вероломством

С наивернейшей из подруг? —

Болонка пинчерным потомством

Посольство поражает вдруг!

Ученый эксперт вывел прямо,

Что в жилах каждого щенка

Туземной крови нет ни грамма,

А крови пинчерной — река…

Китайца больше в суд не тянут,

Китаец прав, китаец рад,

Ему легко, а фокс обманут,

А фокс унижен и рогат.

Апрель 1925

Случай в Женеве [112]

Я — страшной новости гонец.

Послушайте, исполняясь духу,

Про мученический конец,

Постигший рядовую муху! —

Свободной мысли колыбель,

Женева нравилась всегда ей.

Там спит над озером отель,

Засиженный мушиной стаей.

У кухонной его плиты,

Над сковородкой рот разиня,

Сколь часто сиживала ты,

Моя малютка героиня!

Но ты влетела второпях

В зал, где, рассевшись по ранжиру,

Сто грудей пели о путях

К разоружению и миру…

Сверканье сахарным пленяясь,

Ты прогулялась по манишкам,

Чьи обладатели, клянясь,

Грозили воинским излишкам.

Они кричали: «Дух войны

Грозит грядущим поколеньям,

Но будем вооружены

Разоружительным терпеньем!»

В окно! В окно! Тошнит от врак!

Скорей! Тоска подходит комом.

Бежать!.. Но форточку сквозняк

Захлопнул перед насекомым…

Оно в испарине, дрожа,

Проводит лапкой по макушке…

«Разоружа…» «Вооружа…»

Ах, нет ужаснее ловушки!

Там просят сдвинуться на треть,

Там просят не решаться сразу,

Там требуют предусмотреть

Пропагандистскую заразу…

Взглянула муха на Восток,

Полна сочувственной заботы;

Перекрестила хоботок,

Изнемогая от зевоты;

Сложила томно два крыла,

Решительных не выждав сдвигов,

И в два приема умерла,

Худыми ножками подрыгав.

— Здесь ветви мира — напрокат.