Мои седые кудри - [82]

— Не верю! Вот Назират поглазастее! — Он подтолкнул меня к портрету, а сам остался стоять у порога. — Скажи, промахнулся я?

— Нет, нет, господин! — От страха я ничего не видела.

— А платить все же придется, — предупредил усатый офицер. — Слово офицера.

Он подошел к двери и начал прицеливаться.

— А ну отойдите! Моя пуля войдет в правый глаз! И черная красотка будет моей…

Меня всю бросило в дрожь. А сама с места сдвинуться не могу.

Вместе с выстрелом открылась дверь. В гостиную вошел Дженалдыко.

— Пусть бог избавит нас от несчастья. Что здесь происходит?

Агубечир недовольно буркнул:

— Ничего особенного! Усы Николашке щекочем!

Дженалдыко перевел взгляд на портрет царя, на осколки стекла, покачал головой, и его всего передернуло…

— Господи, светопреставление!.. Кто посмел в моем доме измываться над святейшим? Пропадите вы пропадом!

— Нет больше твоего Романова и трона его, — ехидно произнес Агубечир. — Тю-тю! Под арестом сидит!

— Посмотрите на этих головорезов, — грозно проговорил Дженалдыко. — Когда же успели в большевики записаться, чтобы над царем смеяться! Да пусть вам отравой обернется моя хлеб-соль!.. — Дольше он говорить не смог, схватился за сердце и начал ловить ртом воздух.

Агубечир не поспешил ему на помощь, а достал из кармана какую-то газету и сунул ее отцу под нос. Точно ему доставляло удовольствие потешаться над родителем.

— Не убивайся очень. И без того все прогнило в царстве романовском… Отцы проклинают своих сынов и торгуют дочерьми. Вот кто установит порядок!..

Дженалдыко только разок глянул на снимок в газете и тут же оттолкнул ее.

— Господи, господи! — простонал он. — Аллах всемогущий, до какого позора дожил! Запомните, души дьявольские, если не будет в России царя вернопрестольного — погибнет она… И впрямь прахом пойдет, если править будете вы, без роду и племени, такие, как этот ваш Керенский!

Агубечир резко повернулся, подошел к стене и укрепил поверх прославленного царя мятую газету с фотографией Керенского.

— Да здравствует Керенский! Ура-а-а! — пьяно выкрикнул Агубечир, словно бы в отместку за слова отца.

Дженалдыко разъярился до черноты на лице.

— Не смей пачкать дерьмом стены моего дома! — закричал он. — Не признаю самозванцев! Не будь царя, и погон этих на плече у тебя не было бы! Почет, земля — все, благодарение богу, милость царская… А ты на царя хулу наводишь, да сразит тебя вражеская пуля!

— Республика, отец, республика! — успокоил Агубечир. — Новая эпоха настала — вывалился из гнезда двуглавый орел. И перья ветром сдуло! Революция наша свершилась! Россия нынче пример с Америки и Англии берет…

Дженалдыко остановился на пороге, посмотрел с сожалением назад и со злостью плюнул сыну под ноги.

— Говорят, когда муравей погибает, у него крылья вырастают. Вы все тут сошли с ума, но крыльев вам не видать. Керенский запродаст вас Америке вместе с потрохами… И уж тогда прислуга моя, вот эта, будет править вами!

Хлопнул дверью и ушел. Потом со двора еще неслась его брань:

— Сумасброды! Чернь безродную и бесштанную хотят возвести в цари. Сами шею себе свернете и нас в могилу потащите. Убирайтесь из моего дома, чтобы и духу вашего тут не было…

Чернобородый офицер, которого все называли Ахтемиром, поцокал языком и сказал Агубечиру:

— Зря старика обидел, друг мой! Есть в его словах и сермяжья правда. Не пошло нам впрок и угощенье… Со злом пришли — с тем и уходим!

— Ну, разбабился. — Агубечир заставил сесть Ахтемира за стол. — Осушим по бокалу. Торопиться некуда… Моего отца так просто не проймешь. Он еще на поминках наших погуляет…

Не ради красного словца он говорил так. На первом месте у Дженалдыко всегда было богатство. Когда ингуши похитили его дочь, он погоревал денек-другой и стал понемногу прикидывать, сколько может получить за нее калыма. На сына роптал. «С какой стати, — говорил, — он собирается идти с разором на ингушей? Ну, своровали девку. Так содрать с них за это двойной куш, и дело с концом. Пусть наперед зарубят и внукам закажут, как в нашем роду девушек красть». И к болезни жены отнесся без тревоги. Сожалел только, что Ирахан-ахсин уже не в силах по хозяйству присматривать, да нас, работниц, приструнивать. На врачей особо не щедрился. Любил повторять: «Предки наши — мир праху ихнему — врачей не звали, на лекарства не тратились… Коль умирал кто, того хоронили с почестью, а кто жить оставался — на поминках наедался…»

Маша дожидалась меня, не ложилась спать, вязала брату носки. Едва я ступила через порог, бросилась ко мне с расспросами: чем кончилось все?

— Ой, Маша! Что я слышала, что я видела! — А сама не знаю, с чего и начинать. С того ли, как я вырвалась и убежала от Агубечира. Нет, это стыдно, решила я. И выпалила: — Царя скинули хозяйского, на его место поставили царя Агубечира… По имени Керенский… Агубечир и его дружки стреляли в Николашку, который висел на стене. На спор стреляли… И бокал хрустальный, дареный, царский, Агубечир грохнул о порог. Какой скандал потом был, когда пришел Дженалдыко… С ума сойти!

Маша выслушала меня и радостно вздохнула:

— Значит, правду брат говорил. Он тут без тебя приходил. Словом, дело было… Ну, Назиратка, — она обняла меня. — Заваривается каша. Это же здорово, что царя скинули. Дадут и Керенскому по шапке. И тогда большевики… Тебе это еще рано знать… Подрасти маленько…