Мои седые кудри - [78]
К счастью для барышни, в вагонах с красными крестами пока еще не провезли к Беслану брата ее, Агубечира, и любимого, суженого Ирбега. Лишь почтальон раз или два в месяц приносил от них письма.
В те дни хозяйка Ирахан, поплакав над карточкой сына и намолившись, отправлялась в хлев, где стоял жертвенный бык, и принималась гладить его и проливать слезы.
За то время пока я находилась в услужении у господ, этот серый породистый бычок вымахал в здорового быка. На рогах у него всегда были повязаны шелковые банты, на шее висел звонкий серебряный колокольчик. А в праздники Дженалдыко прикреплял ему между рогами горящую свечу. И пока она догорала, я должна была стоять возле быка и следить, чтобы свеча не упала. Однажды в ночь святого Георгия свеча, как всегда, горела на своем месте. Было холодно, я продрогла и пошла к печке погреться. Думала, не заметят. Погрелась немного, а когда вернулась, шерсть на голове у быка уже опалилась, он фыркал, мотал рогами, старался сорвать цепь.
Испугалась я до смерти. Кинулась к быку, начала тушить огарок, сама руку обожгла. Бык с испугу дернулся и ударил меня рогом в щеку. Такая боль пронзила. «Чтоб тебя не на пир, а на поминки зарезали!» — крикнула я в сердцах. Тут как тут оказался Дженалдыко, пнул меня ногой так, что я отлетела к двери. Сгоряча выскочила наружу и угодила прямо в руки к барыне.
— Чтобы ты черной своей кровью истекла! Растерзать тебя мало за твое проклятие! — кричала Ирахан. Она схватила меня за косы и швырнула о стенку. Потом бросилась волчицей, схватила за горло и стала душить. Рванула на мне старое платье, подаренное барышней Дарихан. А после я уже ничего не помнила…
Очнулась в нашей каморке. Надо мной склонилась плачущая Маша. Утешала, как могла. Я попросила ее ничего не говорить моей матери. У нее и своего горя хватало…
По осеннему небу ползли черные тучи, когда во дворе алдара Дженалдыко справляли свадьбу: хозяин женил своего сына Агубечира, который приехал на побывку с фронта. Собралось много гостей. Подвыпившие господа веселились, словно перед погибелью. От криков и топота ног дрожали стены. И казалось, не ветер, налетевший с гор, срывал с родового дуба листья, а гам и шум заставлял их оттуда срываться.
Среди гостей было много раненых офицеров. У кого щека или голова перевязаны, у кого рука на перевязи. Некоторые хромали… А мимо без умолку все проносились поезда на фронт и обратно…
На свадьбу, столь знатную, были приглашены гости из других краев Кавказа. Еще с прошлой ночи стали прибывать гости. Первыми вечером с достоинством въехали во двор кабардинцы — на четырех фаэтонах, в сопровождении двенадцати отважных всадников. В полночь приехала чеченская знать, и ее тоже охраняли двенадцать джигитов. С первыми петухами явились балкарцы, открыли у ворот стрельбу по случаю свадебного торжества, а потом загнали во двор целую отару овец и баранов с огромными курдюками — подарок невесте.
Задержались только гости из Грузии и Дагестана. Дженалдыко все поглядывал на дорогу и словно спрашивал кого: «Неужто не оценили? Неужто теперь завистники смогут языками чесать и посмеиваться: «Презрели грузинские тауады и азнауры Дженалдыко, не пожаловали дагестанские князья и ингуши-соседи». Но ингушей алдар и сам не приглашал. Уж больно зол он был на них. Случалось, что их джигиты угоняли у него коней и скот, которых он нагуливал в горах для продажи…
Угощал Дженалдыко на славу. Пять откормленных быков и двадцать баранов было заколото. А сколько индюков, гусей и кур зарезали, им и счет потеряли. Дженалдыко распорядился, перед каждым гостем, кроме прочих яств, поставить блюдо с целой дичью. Пусть знают хозяйскую хлеб-соль и нос не задирают. Вдоволь было заготовлено впрок и шибучей араки, и хмельного домашнего пива. Черпай хоть ведрами, угощай хоть всю Осетию. Пирогов и фидджинов осетинских напекли целые горы. Десять мастериц всю ночь не разгибали спины. Сама Ирахан-ахсин верховодила ими, покою не давала. Если кого одолевала усталость, она подносила кружку неперебродившего мачари и говорила: «Настоящий шербет». Выпивала женщина залпом кружку «шербета» и глаза вытаращивала: «Что ты наделала, Ирахан-ахсин?! Разве аллах дозволил мусульманке вином грешить?!»
— Фидджином, фидджином закусывай, — смеялась довольная Ирахан-ахсин. Она считалась в округе самой богомольной и самой преданной адату мусульманкой. Видно, поэтому ей и дозволялось подшучивать над самим аллахом. На меня хозяйка вроде больше не сердилась из-за моего проклятия. Наверно, потому, что мои слова все равно аллах не услышал — Агубечир вернулся живой, только чуть щеку обожгло пулей, и жертвенного быка не пришлось резать на поминки…
