Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [99]
Это был фильм «Дожди идут». Переводили успевшие отмыться от угля Фриды. Голоса их звучали в темноте зала уверенно, как и ночью в горах.
Пока формировался эшелон на Москву, в институте спешили закончить прием на актерский факультет абитуриентов, успевших приехать в Алма-Ату.
Мы сидели на вступительных экзаменах в качестве зрителей, испытывая не очень похвальное, но приятное чувство превосходства видавших виды студентов над неопытными, дрожащими от страха претендентами на это звание.
Показы были интересными. Набирался талантливый курс Герасимова и Макаровой.
А Фриды (оба были великолепными рисовальщиками) и Сережа Шварц вместе с художниками-мультипликаторами день и ночь трудились над прощальной стенгазетой. Она была длиной метров в сто! И опоясывала весь просмотровый зал: талантливые шаржи, карикатуры, юмористические зарисовки с остроумными подписями к ним сменялись перед глазами.
Зрители — студенты, профессора, мосфильмовцы — хохотали. Про остроумные подписи говорили: «Это, конечно, Фрид и Дунский!» Смех стоял в просмотровом зале все время.
Оказалось, что, несмотря на голод, холод и все превратности судьбы, мы весело прожили этот год.
Большинство студентов были москвичами и возвращались домой. Мне и Шварцзойду дирекция разрешила по пути заехать в Уфу, где моя мать жила в ссылке, а Сережина в эвакуации. Необходимо было после сокрушительной мены с казахами хоть немного приодеться для жизни в зимней Москве.
Не вешай нос, а то веснушки увянут!
Дома я застала Леонида. Он приехал из томского госпиталя. После ранения его признали негодным к военной службе.
Бабушка, ожидая возвращения раненого сына, все лето трудилась не покладая рук.
Городское начальство проявило непостижимую заботу, предложив желающим небольшие участки земли под Уфой для огородов. Бабушка ухватилась за это.
Она сама построила шалаш на своем участке и проводила там ночи одна. Вооруженная увесистой палкой, сторожила свой бесценный по тем временам урожай. Мама умоляла ее не делать этого. Но бабушкин «норов» был неукротим.
Зато теперь она наслаждалась, глядя, как мы уплетаем плоды ее трудов. Картошку, огурцы, помидоры, редиску, лук!
Мамина реакция на оскудение, вернее, исчезновение моего гардероба казалась сродни энтузиазму:
— Слава Богу, было что менять!
— Если бы осталось еще что носить…
— Носи голову, племяшка. И не вешай нос. А то веснушки увянут, — посоветовал Лёка.
Правдами и неправдами мама раздобыла ордер на синее шерстяное платье. Под ее руками оно из продукта «эпохи Москвошвея» превратилось в изящное изделие «от портного». Бабушка обшила воротничок и рукава связанными ею кружевами из кроличьего пуха. Кроличьим же мехом была удлинена моя детская бархатная шубка.
На выигранные в бильярд деньги Лёка купил мне элегантные английские туфли, неведомыми путями попавшие на уфимскую барахолку. Скорее всего, через эвакуированных ленинградцев.
Снаряженная таким образом, я поехала осваивать столицу.
Совершенно не помню самого приезда, московского вокзала. Сразу помню: памятник Пушкину на Тверском бульваре. Крупный снег ложится на курчавую голову, на плечи крылатки, кружит в свете старинных фонарей.
Мы стоим с вещичками в руках. Шварц вдруг обнимает меня за плечи и, подняв лицо к памятнику, поет: «Куда, куда вы удалились…» Мне неловко — мы же не в горах, а в Москве! Но прохожие оборачиваются на Сережкин голос и улыбаются радостно. Я успокаиваюсь.
Мы идем по бульвару, Шварц продолжает петь. Улучив минуту, я спрашиваю:
— Далеко до общежития?
— Общежития? Не знаю, — беспечно отвечает Шварц.
— Как! Ты же говорил, что знаешь!
— Я говорил, что знаю, где было общежитие. В Лосиноостровском. Но его разбомбили в самом начале. Мы идем к Фридам, я бывал у них до войны. Они скажут, где.
На звонок открыл Дунский. Он был одет в черную шелковую куртку, подпоясанную шнуром с кистями. Мы обнялись, и он провел нас к Фриду. Они жили в квартире одни, родители Фрида, медики, были на фронте.
Квартира была профессорская, с невиданным дотоле торшером. Но я не могла отвести взгляда от Юлика в его новом обличье. Контраст между грязным оборванцем на фоне величественных гор и изысканным денди, за спиной которого поблескивали золотым тиснением корешки книг, был обескураживающим.
Больше всего Дунский смахивал на владетельного лорда в своей библиотеке. Я оробела и все расспросы предоставила Шварцу. Фрид ушел ставить чайник.
Когда я много позднее рассказала о своем неизгладимом впечатлении Юлику, он засмеялся:
— Эта куртка была сооружена из шелковой подкладки от шубы Фрида-старшего.
Явление лорда было глубокой осенью сорок третьего года. Весной сорок четвертого по ВГИКу пронеслась страшная весть: Фриды арестованы.
Гримасы Фортуны
Новизна московских впечатлений и возрастающая сложность наших творческих заданий наполняли жизнь до отказа.
И все-таки нет-нет да и давал о себе знать некий алма-атинский шлейф непростых, мягко говоря, отношений моих с деканом сценарного факультета, на котором я училась.
А начиналось все с моей смущенной благодарности ему.
На вступительных экзаменах я хорошо выполнила первое задание: написать либретто по просмотренному фильму. А вот второе — экранизировать отрывок из какого-то произведения Н. Вирты, в полном неведении законов кинодраматургии, — завалила.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.
Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.