Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [85]

Психиатр оказался умным. Он посоветовал для начала вернуться к прежней работе.

Денег не было ни гроша. Посреди комнаты появилась обмотанная мокрыми тряпками груда глины.

Возвращение к себе. Работа над бюстом Александра Матросова. 1943 г., Уфа

Ловкач

Война вторглась в нашу жизнь не столь трагично, как другая катастрофа эпохи. И не столь сокрушительно, как в иные семьи.

Валентин — белобилетник по болезни сердца — вместе с другими студентами своего института рыл под Москвой окопы. Однако в середине октября, в дни московской паники, ВГИК срочно эвакуировали в Алма-Ату.

Леонид был на каникулах в Уфе, и его призвали в армию по месту проживания.

Накануне отъезда под Уфу, где располагалась его часть, он мыл ноги в эмалированном тазу и вдруг сказал:

— Если меня ранят, то пускай сюда, — и показал на подъем стопы.

— Ты сошел с ума!

— Замолчи сейчас же!

— Еще накликаешь! — закричали мы втроем.

— … но ранят так, чтобы потом я все-таки смог танцевать на сцене.

— Замолчи!

Он уехал. А бабушка вместе с другими женщинами округи спешила на станцию Уфа-сортировочная каждый раз, как проносился слух, что эшелон с новобранцами должен проехать на фронт.

Два раза она возвращалась с известием, что еще не отправили.

На третий вернулась взволнованная, с непонятным выражением лица.

— Что?! — спросила мама.

— Проводила. Только странно… наш Лёлька почему-то одет как комендир. Другие худо-бедно, а он — в новом полушубке, шапке-ушанке, в валенках… С чего бы это… странно.

— Словчил как-нибудь, — сказала мать.

Это слово пользовалось у нас в семье уважением. Чтобы выжить в условиях того времени, надо было зачастую проявлять незаурядную смекалку и хитрость. Чья-нибудь удача на поприще объегоривания советской власти в ее бюрократических и бытовых препонах, направленных против нормального человеческого существования, вызывала восхищение: «Ну, словчил! Ловкость рук — и никакого мошенства!» — восклицали братья. Имея в виду, конечно, не руки, а мозги. Тут требовалось соблюдение только одного правила: чтобы твоя ловкость не навредила другому. А уж если при этом имело место озорство в исполнении! Это ценилось особенно высоко.

Но выше всего ценилась демагогия — как оружие борьбы с противником его же средствами.

Тут невольно вспомнишь случаи столкновения моих родственников с ними. И мамино предсказание расстрела начальнику ростовского НКВД в случае, если он ее «упечет». И ночной спектакль Валентина в кабинете начальника уфимского НКВД, не говоря уже о его схватке с Лубянкой, и спектакль, устроенный братьями во время обыска у нас в Уфе.

Это были вынужденные импровизации либо тщательно продуманный план. Как «боданье» с Лубянкой, сценарий которого Валя разрабатывал в поезде, везущем его по добровольному выбору в страшнейшее учреждение. Поезда ходили медленно, и время у него было.

Слово «спектакль» наиболее точно выражает это противостояние. Форма была выбрана согласно природной артистичности действующих лиц. По зрелом размышлении я думаю, что она помогала преодолеть страх.

Разыгравшаяся у меня на глазах сцена обыска — подтверждение этому. Братья весело подбадривали друг друга и насмешкой умаляли, делали менее страшными непрошенных гостей.

И это имело маленькое маленькое продолжение. Братья были королями танцплощадок. В городском парке танцплощадку окружали ресторанные столики. Танцуя, Леонид увидел за одним из них НКВДешника, проводившего у нас обыск. Лёка нарочно повел партнершу так, чтоб тот их увидел, и озорно помахал рукой: дескать, вот — не у вас, на свободе, живу, танцую!

НКВДешник неожиданно помахал в ответ.

Преодолением страха были стиль их повседневной жизни. Они стремились уйти от подавленности обстоятельствами, наполнить биение пульса современности всяческими новинками: книгами, журналами — при всей нашей денежной скудости выписывались «Иностранка», «Новый мир» — радиоприемником вместо обычной «Тарелки», премьерами в Драматическом и Оперном. Все это называлось «не терять красивого взгляда на жизнь!»

Заурядное происшествие часто получало у них неожиданную окраску.

Утром они уходили на работу вместе. Валя в редакцию, Лёка в страховое бюро. Однажды Леонид замешкался, и Валя ушел вперед.

Минуя наш криминальный овраг, он услыхал крик и увидел, что рослый мужик избивает женщину. Подойдя и не останавливаясь, он дал мужику «под дых» и проследовал дальше. Мужик упал. Женщина убежала. Изрыгая ругательства, мужик хотел броситься Вале вдогонку.

Но тут подоспел Леонид, который видел всю сцену издалека и, тоже не останавливаясь, дал мужику «под дых». Тот упал. Лёка спокойно проследовал дальше.

Когда братья оглянулись, мужик стоял на коленях в снегу и, ошалело крутя головой, смотрел им вслед со страхом: не кара ли небесная настигла его?

Зайдя за угол, братья сами от хохота повалились в снег. Это был спектакль для себя.

Зачем я все это рассказываю? А чтобы понятнее стало происшедшее дальше.

Согласно приказу Верховного Главнокомандующего (Рассказ дяди Леонида — мне, взрослой)

Вечером, накануне отправки нам зачитали новый приказ Сталина о том, что красноармейцы должны прибывать на фронт уже одетыми в положенную зимнюю форму.