Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [83]

И еще ходили слухи о совсем необычном проявлении повальной болезни взрослых. В городе жила бездетная пара преклонных лет. Они доводились по боковой линии родственниками Лермонтову. Фамилия их были Лермантовы.

Так вот эти Лермантовы, чтобы не видеть окружающего, превратили день в ночь. Их домработница днем стояла в очередях, готовила обед, а хозяева спали. Просыпались они вечером, «завтракали», принимали близких друзей. Под утро ложились спать. И так каждый день.

Когда я услыхала об их странности, я сразу угадала главный симптом болезни: они превращали день в ночь потому что ночью приходят арестовывать! И лучше в это время быть бодрствующим, одетым и — не в постели.

Каждую ночь, лежа в постели, я просыпалась от шума приближающейся по шоссе машины. Шум нарастал, издалека светлело, на каком-то повороте фары били прямо в окна… сейчас… вот сию минуту… машина остановится… Свет, озарив комнату, исчезал.

Я обмирала по ночам зря. Остановилась машина солнечным летним утром. Было часов десять. По случаю каникул я еще не поднималась. Визг тормозов сорвал меня с кровати. Из окна я увидела, как трое сбегают по склону овражка.

— Мама, за нами! Идут!

Тут же в дверь властно забарабанили. Бабушка опустилась на сундучок под лежанкой. Мать медленно пошла вниз. Грохот теперь стоял на всю улицу.

Опережая мать, ворвались двое, потом вошла она, третий и перепуганная соседка с нижнего этажа в качестве понятой.

— Морозов Леонид? — старший помахал перед маминым лицом бумажкой.

— На работе.

— Разминулись! Смотай быстро в страховое бюро и привези! — распорядился старший.

Теперь их осталось двое. Машина взревела и укатила. Они приступили к своему делу: переворачивать все вверх дном, ища неведомо что.

Вдруг внизу снова раздался громкий стук и Валин голос:

— Откройте! Откройте!

Валентин с некоторых пор, чтобы иметь возможность работать по ночам, снимал комнату у Ерошихи, в соседнем доме. Он услышал тарарам, увидел машину на шоссе и понял все.

Младший выглянул в окно:

— Чё ломишься?

— Откройте, не то вышибу дверь к чертовой матери!.

Неистовые удары и треск подтверждали его слова.

— Впусти, — приказал старший.

Валентин ввалился в комнату.

— Кто вы такой?

— Валентин Морозов.

— А нам нужен Леонид.

— Это мой брат.

— Чего ж вы лезете поперек батьки в пекло, Валентин Морозов?

— Это мой младший брат.

— Старшинства мы не соблюдаем, — усмехнулся энкаведешник. — В такой ситуации люди бегут куда подальше, а вы дверь ломаете, чтобы влипнуть.

— Кто как устроен, — Валя перевел дух.

— Могу я собрать одежду для брата? — спросила мама.

Ей не ответили. Она взяла наволочку и стала складывать туда белье, фуфайку, шерстяные носки.

— Шерстяное не надо, — обронил тот, что помладше. — Лето.

Мама невозмутимо отправила в наволочку носки. Бабушка на сундучке не шевелилась. Только время от времени вскрикивала коротко.

Первый раз они вздрогнули, а потом не обращали внимания.

До чего же у них невыразительные лица! Один старше, другой помоложе, один темнее, другой светлее, но оба словно подернуты пленкой безликости.

Я сидела на краю постели. Накануне мы с Лёкой повздорили, и я нагрубила. Теперь последнее, что он будет помнить обо мне — нашу ссору. Чего бы я ни дала, чтобы вернуть вчерашний день…

Как только Леонид появился на пороге, я, не обращая внимания на окрик, кинулась ему на шею:

— Лёка, прости меня! Прости! Я больше не буду…

Что я говорю? Какое «буду»?

Леонид обнял меня, похлопал по плечу:

— Ну-ну, племяшка… Ерунда!

— Назад! Общение не положено!

Обыск продолжался.

— Я сразу махну в Москву, — со значением сказал Валентин.

— Давай. А я, может, Леньку Косицкого в тюрьме повидаю… — мечтательно предположил Леонид.

— В бане! — подхватил Валя.

— Верно. Наберу полную шайку воды, подкрадусь сзади и плесну! Ленька взъярится, а это я! «Ба-а-ня обещает радостную встречу…»

Братья засмеялись. Соседка понятая в ужасе глядела на них. Меня тошнило. Казалось оскорбительным это ерничество. Но так они выражали свое презрение к страшным безликим посетителям. Те были задеты, как ни старались скрыть.

— Кто это Косицкий? — небрежно спросил старший энкаведешник.

— Мой друг. У вас сидит.

— Наши зря не посадят, Морозов. Известно это вам? Так что с друзьями поосторожнее.

— Спасибо за совет. С друзьями я как раз очень осторожен. Друзья у меня — первый сорт.

— И Косицкий? — энкаведешник не мог потушить напряженного любопытства во взгляде.

— Экстра! — с вызовом ответил Леонид.

Бабушка вскрикивала все чаще. Мама положила в наволочку мешочек с сухарями, завязала ее. Обыск кончился.

— Пошли!

Леонид наскоро обнял нас и двинулся следом. Энкаведешник резко обернулся:

— А вы куда?

— Так… в тюрьму.

— Вы нам не нужны. Ордер только на обыск.

Насладясь эффектом, они удалились.

Бабушка. 40-е гг., Уфа.

— Вот это номер! — первым опомнился Леонид. — Свободен! Свободен! Ну и финал…

— Неплохо сыграно, — отозвался Валентин.

Да, они хорошо сыграли под бабушкины крики. Все так привыкли, что их появление означает арест, что даже мать не догадалась заглянуть в ордер.

Леонид наполовину высунулся в окно. Машина еще не отъехала.

— Э-гей! «О скалы гр-розные др-робятся с р-ревом волны, и с белой пеною, кр-рутясь, бегут назад…»