Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [76]

Надо было действовать. Собрали мы семейный совет, и даже Вера сказала — надо.

Ох, и не хотелось мне на этот раз.

Главаря местного НКВД Медведева уже корова языком слизала. И ведь у этих тоже остались мои следы, как добивался я свидания с бывшим «любимцем народа», а ныне врагом… Значит, нужен новый ночной спектакль с новыми исполнителями.

(Эту ночь, которую мы провели без сна в тревоге за Валю, я хорошо помню уже сама, как и его рассказ по возвращении.)

Я провел его по сценарию первого. Показывал ночному дежурному ту, старую, телеграмму, говорил, что открыл важную государственную тайну, как оказывается, врагу и надо немедленно предотвратить ужасные последствия.

Новый начальник НКВД уехал не домой — о доме они тогда думать забыли, — а на ночное заседание тоже нового обкома. Старый сгинул.

Я настоял, чтобы его вызвали с заседания. Начальник (фамилию его и не помню) приехал. Изложил ему все в драматических тонах, не открывая плана, грозил первомайским парадом. Но этого и пугать было не надо, изначально был напуган.

Повез меня в обком. Там растерялись. Отправлять поездом — не поспеть до парада. Самолетом — погода нелетная. Запросили Куйбышев — может, там летная? Нет.

Все их важные дела, по которым заседали, насмарку, главный вопрос — как меня доставить в Москву. Оглядел я их: бледные, напуганные… бред.

Решили, чтобы начальник НКВД связался по ВЧ (высокочастотная связь) с самим Берия. Повез он меня обратно, в НКВД. Усадил в своем кабинете, а сам стал звонить. ВЧ сработала быстро.

Начальник заикается, пот вытирает, потом сует трубку мне.

— Берия слушает. Здравствуйте.

Сильный грузинский акцент.

— Здравствуйте, — отвечаю. — Дело в том, что я доверил Ежову план покушения, который может быть осуществлен на первомайском параде. А теперь…

— По телефону нэ говорите! Вылетайте в Москву.

— Погода нелетная.

— Я могу выслать за вами военный самолет.

Честно говоря, чуть не соблазнился. Шутка ли, слетать на военном самолете в нелетную погоду! Такое приключение! Но сказал себе: стоп. Не зарывайся. Лучше кончать с ними игры.

— Можно ли ручаться, что военный самолет не потерпит аварию? — спрашиваю.

— Нэ можно. Передайте трубку начальнику НКВД.

Начальник держал трубку стоя.

— Слушаю, товарищ Берия. Да, товарищ Берия. Понял вас, товарищ Берия. Есть, товарищ Берия!

Положил трубку, сел, перевел дух, вытер лоб.

— Товарищ Берия приказал, чтобы вы изложили план нашему шифровальщику, а он зашифрует и передаст по ВЧ в Москву. Из Москвы позвонят — поняли или нет.

Вызвали шифровальщика. Я ему тихо излагаю план, рисую. Начальник ходит взад-вперед по дальнему углу кабинета, всем видом показывая, что не слушает: не положено ему знать.

Шифровальщик ушел. Поговорили о нелетной погоде, о чем же еще? Молчим. Звонок по ВЧ. В трубке тот же голос с акцентом:

— Расшифровали. Речь идет о винтовке с оптическим прицелом? Кафе на углу? До свиданья.

Повесил трубку. Все.

Вроде обезопасился опять и этого — нового местного — напугал.

Фантастические времена. Дьявольщина, как у Булгакова. Рассказать — не поверят. Сначала план — убить. Провалился. Потом вольт мозговой: а если предупредить? Спасемся? И ведь играл все время и с Ежовым, и с Берия. «Можно ли ручаться, что военный самолет не потерпит аварию?» Черт! А они всерьез. Всерьез, вот ведь в чем дело! Не только других, сами себя запугали…

Но вот с тех пор я иногда думаю: а вдруг бы оптическая винтовка оказалась на месте и все удалось? К лучшему это было бы или к худшему? И кажется, что к худшему… Еще больший террор это бы вызвало.

— Больше некуда, — заметила я.

— Не скажи. Только после убийства Кирова стал возможен этот террор. А тут великого, дорогого и любимого кокнули! Такое бы беснование началось…

— Но не оказалось бы никого со сталинским размахом.

— Он бы своей смертью так размахнулся, что никого бы и не потребовалось. Величайший мученик всех времен и народов! Полстраны бы друг друга перерезало. Не знаю, не знаю…

Я тоже не знаю, хотя очень уважаю роль некоторых случайностей в истории. Но коль этого не случилось и не суждено было повернуть всеобщую историю, то историю нашей семьи дядя Валентин повернул круто. Своей смертельно опасной игрой в самое неподходящее ни для каких игр время! Спас всех нас от неминучих лагерей.

При этом никого не предал, не подвел.

В игре, какую затеял Валентин, не было партнеров, лишь противники: угрюмо-кровожадные, всевластные палачи. Он пошел ва-банк.

— И что удивительно, — заключил свой рассказ Валентин. — Ягода подписал ордер на мой арест, с Ежовым я разговаривал лицом к лицу, с Берия — по ВЧ. Все трое расстреляны, а я жив!

События этой главы могут показаться читателю невероятными. Поэтому автор считает уместным подчеркнуть, что все факты и диалоги точны.

Вопрос: почему Валентин не «загремел» и не был ими «взят на крючок»? Ответ, очевидно, в той самой алогичности, которой пронизано было время. И которая иногда — чрезвычайно редко — принимала непостижимо счастливый оборот.

Но можно проследить в данном случае и некоторую логическую нить.

Вполне вероятно, что Валю решили приберечь для каких-либо бесовских нужд «про запас», на потом. Но очень скоро свинцовое седалище под «кровавым карликом» обнаружило неожиданную шаткость. Шла закулисная борьба между Ежовым и Берия. Грузин оказался подюжее. Он победил в июле тридцать восьмого, когда Ежов оставался еще для всех наркомом внутренних дел! Берия был назначен замом, а по сути, шефом своего врага.