Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [77]

Легко вообразить, как дрожали за собственные шкуры обитатели ближайших к сомнительному наркому пяти кабинетов, как дрожь передавалась дальше — вниз по этажам, — как трясло всю зловещую всесильную Лубянку!

Немудрено, что в этой кутерьме был забыт эпизод с фантастическим наглецом из провинции.

Телефонный звонок к Берия мог быть воспринят последним как сигнал преданного вождю фанатика, тем более что раздался он по ВЧ из кабинета начальника Уфимского НКВД. И то сказать, забот у принявшего бразды правления нового наркома тоже было хоть отбавляй!

Странная, странная, странная болезнь

Избранника моего сердца никак нельзя было назвать избранником. Мое сердце не могло избрать его по своей воле. И, однако, сомнений не оставалось: я влюблена.

По приезде в Уфу я вошла в свой прежний класс, как влезают в привычное платье или в разношенные башмаки.

Не Красавица и не Ведьма — Алла Николаевна встретила меня ласково, а ребята с непритворной радостью.

Время над Бакалами сомкнулось. Они продолжали жить во мне, но как-то отдельно — вне времени.

Место рядом с Мотей Коцем было занято, и я села с Шурой. В соседнем ряду, немного позади, сидел новичок. Ясные, как спелый желудь, глаза смотрели дерзко, чтобы не сказать нагло. Когда его вызывали, он лениво приподымался и говорил вежливо:

— Простите, урока я сегодня не выучил.

— Почему?

— Не хотел.

Известие о том, что получает «неуд», он принимал равнодушно, легким кивком разрешая ставить эту отметку.

Иногда он вдруг отвечал великолепно.

— Вот видите! — радовался учитель. — Ведь можете, когда захотите.

— Совершенно верно. Именно этого, с вашего позволения, я и добивался. Чтобы вы не думали, что я не могу. Я просто не хочу учиться.

Вдруг я поймала себя на том, что мне весело глядеть, как в глубине ясных глаз леденеет вызов. И как по мере нарастающего раздражения учителя все спокойнее делается ученик.

Возмущенная открытием, приказала себе не оглядываться. На звук ленивого голоса сердце отзывалось сбивчивым сигналом.

Слухи, что дерзость Витьки Бобылевского объясняется высоким положением его отца — начальника Уфимской милиции, вызвали горькую иронию: хорошо, хоть не НКВД!

Я уже поняла тщету своих усилий сохранить равнодушие или обрести презрение. Это было тем труднее, что иногда Витя был очень мил. Склонясь над стенгазетой, он предлагал остроумные шутки для раздела «Юмор», сам смеялся вместе со всеми незлобивым открытым смехом, отчего в груди моей ослабевали какие-то обручи, впуская тепло.

А Виктор вдруг резко выпрямлялся:

— Впрочем, все это — реникса! Забавы для дефективных.

И уходил развинченной походкой, волоча портфель.

Однажды на перемене, среди общего гама, я торопливо списывала решение задачки — в Бакалах я отстала по математике, — как вдруг ощутила чей-то поцелуй у себя на шее. Я растерянно оглянулась и вскочила.

Передо мной, покачиваясь на носках, стоял Бобылевский. В глазах его был знакомый вызов. С размаху я двинула его по лицу. Воцарилась тишина. На щеке Бобылевского остался красный отпечаток пальцев. Я не рассчитала силу удара. Или он так побелел?

— Я повторю это как-нибудь… мисс Мери!

Почему мисс Мери?

С тех пор он иначе не называл меня, А за ним и весь класс. Постепенно «мисс» потерялось и осталось «Мери» вместо моего собственного имени. Вместо милой «Хозяюшки».

Пути школьных прозвищ неисповедимы. Борьба против них обречена.

Труднее было примириться с бесстыжим поцелуем. И… я ждала обещанного повторения. Но не так, не при всех. А, скажем, когда в классе погаснет внезапно свет… в щеку? И что же я сделаю?

Муки несчастной любви и собственного несовершенства оказались и вполовину не так увлекательны, как предвкушалось. Ими не с кем было делиться. Шурка Звездина уехала.

Они снялись с места, объявив, что уезжают к родственникам в Бийск. Поспешность их отъезда была похожа на бегство.

Снова утрата — врасплох. Разве кто-нибудь и что-нибудь могло заменить Шурку?

Почти отрешенно наблюдала я, как моему неизбраннику сходит с рук его любезная наглость. Еще бы! При таком папочке, о дружбе которого с начальником НКВД Медведевым знает вся школа. Учителя боятся этой шайки-лейки. Наверное, им стыдно перед нами… Сама-то хороша, голубушка, нашла, в кого втюриться!

Соседкой по парте была теперь туповатая девочка Люба Олейникова. Ее доброта и мое одиночество прибили меня к ней. Я стала бывать в ее доме.

Подслеповатые окошки «залы» были вдобавок затенены разросшейся геранью. Довольно просторная комната дышала нежилой чистотой. Семья ютилась грязновато в комнате поменьше и в кухне.

Мать Любы — намного старше моей — показалась мне сначала неприветливой. Она хмуро сунула мне стакан с грибным квасом.

Гриб, плавающий в банке на подоконнике, шевелил разлапистыми краями, как живой. Я с опаской попробовала напиток. Вкус оказался приятно кисловатым.

— Пей. В ём витаминов много.

Угощение грибом превратилось в ритуал. Видно, все надежды Любина мать возлагала на чудодейственную пользу этого напитка. Она возвращалась из неизменных очередей со сбитым на сторону платком и чаще всего с пустыми сумками.

— Не жисть, а каторга! — оповещала она, привыкнув к моим появлениям. — Масла во всем городе днем с огнем не сыскать. За мылом две очереди выстояла: по куску давали в одне руки. Разве в старое время так было? Да купцы в лавку зазывали — купи какого хошь товара, сделай милость… Такая жисть, как нонче, в наказанье нам за грехи наши!