Модноверие - [90]

Древняя тварь умирала.

Разорванное пополам огромное тело облепили веселые огненные чертики, и черный дым столбом вознесся к небу. В реве и треске пламени мне слышались голоса бесчисленных людей, принесенных в жертву демону за тысячу лет — миллионы невинных душ, заключенных в страшном аду и только сейчас получивших упокоение. Каково это, сотни лет провести в кошмарном рабстве? Наверное, мы в своем далеком сверкающем будущем могли бы оставить попрятавшихся демонов в покое — если бы не эти несчастные, заточенные в своем посмертии. Я стоял над обрывом, сложив на груди руки, и перед взором моим проносились дремучие времена: волхвы, выбирающие самых красивых юношей и девушек для жертвоприношений; плывущие по Днепру и Волге плоты, на которых в огне метались обнаженные люди, прикованные к столбам. Реки потемнели от крови, и высокие тени поднимались в тумане, и ревел над капищами чудовищный голос, требовал новые и новые жертвы…

Через час от тела остался только пепел. Деревня опустела. Над берегом висела угольная хмарь, медленно оседавшая в море.

Лес полон шорохов. Я медленно бреду по едва заметной тропе среди сосен и начинающего желтеть орешника, мои руки стерты до крови веревкой, сплетенной из лыка. На веревке — грубо связанная волокуша с Матвеем на ней. Он стонет каждый раз, когда его переломанные ноги натыкаются на корень, а натыкаются они часто. В висках болезненно колотится пульс, и очень хочется пить — нам обоим.

Третий день мы бредем через лес, и я с тоской начинаю понимать — заблудились. Путь от капсулы до деревни в день прибытия отнял у нас три часа быстрого хода. Конечно, оставлять ее так далеко от точки поисков небезопасно — но еще опаснее инструкция считает бросать капсулы вблизи от населенных пунктов, где их могли обнаружить и привести в негодность местные.

Я привалился спиной к дереву. От влажной земли поднимался запах прелой хвои.

— Воды, — шепотом попросил Матвей.

Его лицо приобрело землистый оттенок, длинные волосы спутались, на подбородке проступила щетина. Думаю, я выглядел не лучше.

— Хейл, Ратко… пить…

Я встряхнул флягу, осторожно влил в губы товарища глоток.

— Все пока. Потерпи, дружище.

— Ратко… мы с тобой… идиоты…

— Да что ты. Открыл Америку.

Я откинулся назад, тяжело дыша. Не могу больше. Надо отдохнуть… Тяжелее всего не дорога через лес с этим жутким грузом, а сознание того, что не знаешь куда идти, и от безысходности наматываешь круги среди вековых сосен; и хорошо еще, что не встретился крупный хищник — у тебя не осталось даже ножа, чтобы защитить себя.

Невдалеке дрогнула ветка. Вот и хищник. Он появился неслышно и замер среди веток орешника, бессмысленно глядя на меня своими бесцветными глазами. Юноша-альбинос, похожий на туповатого робота. Губы его неестественно красны, вымазаны кровью — похоже, недавно ел.

— Иди отсюда, — меня затрясло, и я сделал над собой усилие, чтобы не показать этого, — нечего тебе за нами ходить. Пошел обратно, в деревню!

Но он никуда не уйдет. Он слишком долго следовал за нами, дожидаясь пока я выбьюсь из сил, и что это там блестит в последних лучах угасающего вечернего солнца — разве не длинный и кривой охотничий нож в его руке?

Меняю тактику.

— Белько, — вспомнил я имя, — Белько, ладно, иди поближе, поговорим. Как мужчина с мужчиной. Я знаю много интересного.

Его не волнует «интересное». Он знает, что я блефую, и блефую ужасно неловко. Силы еще неравны, он пока не рискует приближаться ко мне. Пока.

— Пить, — умоляет Матвей.

И я подхватываю волокушу, и снова иду через лес — на сей раз забираю чуть левее. Слепое предчувствие толкает меня: в этот конкретный миг мне кажется, что наша капсула осталась там. В кронах деревьев жалобно, испуганно кричит птица. Я оглядываюсь — белое бесстрастное лицо по-прежнему висит в темноте, на том же месте. Спешить ему некуда — наш глубокий след можно разглядеть даже ночью, при свете луны.

И наступает ночь, и луна заливает чащу своим странным сиянием. Матвей стонет и просит пить, я отдаю ему последний глоток. Кидаю пустую флягу во тьму, она исчезает бесшумно, проглоченная лесом. На ветке над головой мохнатый филин бесстрашно таращит на меня золотые буркала, огромный, как кабан — я взмахиваю рукой, он лишь сдвигается немного в сторону, даже не пытаясь улететь. Пахнет гнилым деревом. В бирюзовой от лунного света траве играют крошечные духи — навки, они серебристо смеются и перебегают с места на место, указывая друг другу на меня. Мне уже все равно.

Наконец я нахожу невысокий холм на поляне. Здесь попытаюсь заночевать. До деревьев с десяток шагов — есть надежда, что я успею заметить нашего преследователя, если он решит напасть сегодня. Рыжий огонек диктофона тлеет в темноте, и луна прячется за верхушки елей.

— День шестой… координаты неизвестны… нас преследует полоумный язычник с ножом… Нестерову все хуже…

Рыжий огонек гаснет — батарея выдохлась.

Стена деревьев в искорках лунного света так красива…

— Тамо далеко, — медленно, сипло начинаю я, — далеко од мора… Тамо jе село моjе, тамо jе Србиjа… Тамо jе село моjе, тамо jе… Србиjа.

Лес молча слушает песню. Все живое замерло, даже ветер прекратил шелестеть в кронах. Млечный Путь полыхает в разрывах облаков — бесчисленные костры энтропии.