Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах - [191]
К настоящему времени, когда русинский национальный нарратив давно пережил свое второе рождение, но вместе с тем украинская национальная интерпретация ранней истории Закарпатья полностью сохраняет свои позиции, можно говорить о том, что тема происхождения карпатских русинов оказалась между двумя возможными вариантами ее интерпретации, в целом соответствующими двойственности этнической и культурной идентификации местного восточнославянского населения. Если один вариант, связывая русинов с Центральной Европой через великоморавское наследство и кирилло-мефодиевскую миссию, объективно способствует дискурсивному отмежеванию карпатских русинов как отдельного народа от украинцев, то другой, постулируя принадлежность Закарпатья к Киевской Руси, напротив, дистанцирует русинов от народов Центральной Европы (словаков, венгров, поляков, румын), рассматривая историю карпатских русинов как интегральную часть истории единого украинского народа.
В такой ситуации кажется вполне закономерным, что в современной историографии русинской национальной ориентации большое внимание уделяется как раз тем элементам русинского нарратива, которые артикулируют историческую индивидуальность русинов, их связь с Центральной Европой. Так, подлинное возрождение испытывает в последние десятилетия идея о христианском просвещении русинского края Кириллом и Мефодием. На деле это означает продолжение намеченной еще в середине XIX в. русинским историком Михайло Лучкаем и характерной для русинской историографии межвоенного периода тенденции к научной рационализации присутствия в русинской исторической традиции имен Кирилла и Мефодия посредством выстраивания разного рода гипотез об их деятельности в Верхнем Потисье, подчас весьма рискованных[1332].
Судя по целому ряду публикаций, сохраняет свои позиции в современной русинской историографии и белохорватская теория происхождения русинского народа. О важности вклада белых хорватов в формирование русинов как особой этнокультурной общности пишет, например, русинский историк Д. И. Поп, условно называя Белую Хорватию славяно-русинским государством[1333]. При этом представление о белых хорватах как предках восточнославянского населения объединяет закарпатских и восточнословацких историков и русинской, и украинской ориентаций. Так, по мнению известного украинско-русинского историка и искусствоведа из Прешовского края Словакии М. Сополиги, предками восточнословацких русинов были белые хорваты, переселившиеся в VII–VIII столетиях в Карпаты со Среднего Поднепровья. По мнению историка, белые хорваты — это восточнославянские карпатские горцы, по языку и культуре ничем не отличавшиеся от других восточнославянских племен Украины[1334]. Мнение М. Сополиги созвучно с позицией другого известного украинского автора, уроженца польской Лемковщины И. Красовского, который отстаивает уходящую корнями в XIX столетие белохорватскую теорию происхождения русинов-лемков[1335].
Казалось бы, тезис о происхождении русинов от хорватов сближает не только украинскую (украинско-русинскую), но и собственно русинскую интерпретацию истории Закарпатья с современным (западно)украинским национальным историческим нарративом, в рамках которой хорваты считаются предками западных украинцев, в первую очередь галичан, а также буковинцев и закарпатцев[1336]. Однако усилившееся с подъемом русинского движения размежевание украинского и русинского исторических нарративов неизбежно отразилось на трактовке хорватской темы. Так, нетрудно заметить, что если в украинской историографии понятие «белые хорваты» под влиянием современного академического дискурса постепенно уступает место понятию «карпатские хорваты», то в русинском нарративе по-прежнему фигурирует только термин «белые хорваты».
Можно обратить внимание и на то, что для русинских историков гораздо меньшее значение, чем для их коллег из Львова и Ивано-Франковска, имеет прослеживание всевозможных реальных или мнимых связей и параллелей между карпатскими хорватами и южнославянской Хорватией, в последнее время являющееся довольно заметным трендом в украинской историографии, стремящейся подчеркнуть важность западноукраинских очагов славянского этногенеза в ранней истории Центральной Европы.
Как справедливо заметил известный исследователь процессов национального строительства в межвоенной Подкарпатской Руси К. В. Шевченко, современную русинскую историографию от прежней карпато-русской, существовавшей до 1945 г., прежде всего отличает отказ от популярной некогда идеи вхождения Закарпатья в состав Киевской Руси[1337]. С одной стороны, в этом легко усмотреть адаптацию национальной исторической интерпретации к современному этнополитическому контексту. Так, если в условиях вхождения русинских территорий в состав Венгрии и Чехословакии акцент на Киевской Руси определялся идеей принадлежности местного восточнославянского населения единой общерусской нации от Попрада до Тихого океана, то в нынешних условиях отказ от тезиса о распространении на Закарпатье власти киевских князей объективно способствует необходимому для аффирмации русинской идентичности дискурсивному дистанцированию русинского Средневековья от Средневековья украинского, которое после распада СССР стало репрезентироваться в соответствии с исторической концепцией «Истории Украины-Руси» М. Грушевского.
