— Но есть ещё одно условие москвичей. О нём ты, великий князь, пока ещё не слышал.
— Это как — ты не доложил, получается?
— Не хотел при боярах докладывать.
— Какое условие? — В голосе Олега Ивановича явственно прозвучала опаска.
Фёдор встал, ободряюще положил руку отцу на плечо.
— Желает Дмитрий, чтобы ты, великий князь, признал его старшим братом.
— Вроде того, как признает его старшим братом Владимир Андреевич Храбрый, удельный князь Серпуховской?
Фёдор почувствовал, как напряглось под его рукой плечо.
— Никогда Рязань уделом Москвы не была. Рязань издревле великое княжение со своими уделами, а Москва на нашей памяти поднялась, из отчины Кучковичей выросла!
Кореев тяжело вздохнул — он был уверен, что это условие окажется для Олега Ивановича неприемлемым, и сознательно отложил разговор до встречи наедине или при Фёдоре.
— Чего ты вздыхаешь, Епифан? Обещал что Дмитриевым боярам?
— Разве ж мог я, великий князь, без твоего ведома!
— Тогда что?
— Из Орды тревожные вести маленькими ручеёчками текут. Я не обо всём докладываю.
— И напрасно. Реки из ручьёв вырастают.
— Виновен, великий князь.
— Мне твою вину на поле боя не вывести... — Олег Иванович вперил взгляд в боярина. — Тохтамыш после провала Мамая осмелел?
— Не только осмелел, о походе на Русь возмечтал. Про Батыевы дани поговаривает в ближнем кругу.
— Ручеёк достоверный?
— В том-то и дело, что не из близкого круга, надо бы ещё проверить.
— Зачем Тохтамышу большой поход?
— Другие чингисиды после разгрома Мамая, того и гляди, в кошму под Тохтамышем вцепятся, вытаскивать начнут. — Повернувшись к Фёдору, объяснил: — Он по примеру великого предка не на трон сел, а на белую кошму.
— Надо бы намекнуть его близким людям: пока будет с Руси Батыевы дани требовать, за его спиной Орду разделят.
— О том уже владыка подумал. Намекнул.
— Не внял хан?
— По всему получается, что не внял. За ним Хромой Тимур стоит.
Олег Иванович долго молчал. Имя Тимура для Фёдора было внове, он тихонько толкнул Кореева.
— Когда добежал разгромленный Мамай до своих улусов и начал собирать тумены, чтобы отомстить Руси за поражение на Куликовом поле, из Кипчакской Орды пришёл Тохтамыш, настоящий чингисид. Его поддержал владыка чагатайских монголов эмир бухарский, великий полководец Хромой Тимур, или Тамерлан, как его у нас ещё называют. Вот с его помощью и разгромил Тохтамыш остатки Мамаева войска. А самого мурзу выгнал в Крым. Там в Кафе его бывшие союзники генуэзцы поймали и казнили. — Кореев заметил, что Олег Иванович сморит на него, и умолк.
— Что думаешь? — спросил князь сына. — Тебе после моей смерти под Дмитрием ходить. А то ещё хуже, под Василием. Сам Дмитрий-то хоть Донской, победитель, а Василий кто? Сопляк. Младший будет старшим называться.
— Ну, батюшка... это... — Фёдор замялся, и вдруг, хитро улыбаясь, сказал:
— Так до Василия ещё дожить надо, мало ли что изменится.
— Ай да Федька! Ай да выученик мой! — восхитился Олег Иванович и встал, давая понять, что совет окончен.
Кореев понял, что князь склонился к тому, чтобы принять непомерное, по мнению боярина, и так его насторожившее требование Дмитрия Московского.
Подписывать грамоты и целовать крест договорились в Коломне, на полпути между Москвой и Переяславлем. Но всё же это была земля Москвы. Ехали всем двором, ибо узнал Кореев, что Дмитрий намеревался взять с собой всех своих домочадцев.
По утрам морозило. Днём же в высоком, сияющеголубом мартовском небе безраздельно господствовало солнце, изгоняя своими лучами даже малейшую тучку, и потому отовсюду — с крыш, с ветвей деревьев — свисали сосульки. С них капало, и было непонятно, как доживали они до вечера, когда опять морозило. Синее небо мгновенно становилось тёмным, поднималась окружённая ореолом луна, снег под ногами начинал скрипеть.
Санный поезд Олега Ивановича растянулся на несколько поприщ[62].
Выехали загодя и потому двигались неспешно. Ночевали в деревушках, расползаясь по избам, благо, те были недавно поставлены и не завелось ещё ни тараканов, ни мышей, ни прочей гнусной живности. Едкий дым открытого очага ещё не пропитал дерево, как в старых избах, где обычно запах стоял такой, словно живёшь на пожарище.
С москвичами встретились приветливо, будто и не было в недалёком прошлом подозрительности, обид и предательств. Вечером, за пиршественным столом Олег Иванович, не скрываясь, разглядывал своего союзника. Тот был открыт, прост, улыбчив, в разговоре нетороплив, в суждениях крепок. К концу пирования неприятно резануло одно: Дмитрий Иванович мимоходом, как о чём-то давно известном и очевидном, упомянул свою новую куплю. Оказалось, что эта купля не что иное, как Мещёрский край, который рязанцы издревле считали почти своим и, в надежде на давние и скреплённые немалым количеством серебра дружеские отношения с Уковичем, не спешили ни приобретать, ни заключать союзы или иные договора.
И вот на тебе — теперь это московская купля!
Обошёл Дмитрий Иванович, не по-братски обошёл. Олег Иванович уже раздумывал, не прервать ли встречу и вернуться назад, в Переяславль: потерять союзника, зато сохранить уважение к себе, но тут Дмитрий Иванович обнял за плечи, притянул к себе и шепнул:
