Многоликий. Олег Рязанский - [116]

— О том, что там ты от Орды исстари скрываешься, знаю. Мещера и впредь тебе будет открыта. Только платить жадному Ляксандру — нехристь он и есть нехристь, хотя и крещёный, — не надо будет. Разве что за постой в избах. — И протянул с ясной улыбкой чашу.

Что оставалось делать? Отвергнуть дружественный жест? Упрекнуть за куплю? А почему он сам не сделал этого?

Олег принял чашу...

Утром на высоком берегу Оки великие князья и княгини, их дети и ближние бояре любовались, как коломенские парни брали снежную крепость, выстроенную за ночь.

Фёдор, немного перебравший вчера, — Олег Иванович не останавливал, понимал, что думы сына за пиршественным столом витают далеко от Коломны, — вдруг сбежал вниз с обрыва к реке и ринулся на помощь обороняющимся. Вслед за Фёдором с высокого берега посыпались молодые дружинники, боярыни и княгини оживились, столпились у самого обрыва. Одна дородная красавица оступилась, поскользнулась и покатилась с визгом вниз. Два седобородых боярина с хохотом бросились за ней, подхватили и вытащили. Вокруг извалявшейся в снегу женщины вертелась девочка лет двенадцати, вся в соболях, румяная, синеглазая. Она, заливисто смеясь, помогала отряхиваться боярыне, на самом деле мешая. Олег Иванович залюбовался девочкой и вдруг сообразил, что это дочь Дмитрия Ивановича Софья.

Второй раз он обратил на девочку внимание, когда та вместе со всеми поздравляла победителей, отстоявших крепость. Подошла к Фёдору, начала отряхивать его от снега и вдруг, зардевшись так, что румяные от мороза щёки стали пунцовыми, отошла и прижалась к матери. Фёдор в этот миг был несказанно хорош — глаза блестят, в короткой светлой бородке самоцветами сверкают капли растаявшего снега, зубы сверкают в ослепительной улыбке. Его окружали боярыни и боярышни, наперебой поздравляли, заигрывая, стреляя глазами. Олег Иванович глянул на Софью — та стояла рядом с матерью, великой княгиней Евдокией, и со странным выражением лица смотрела на женскую кутерьму вокруг княжича.

Вечером Ефросинья, расчёсывая волосы перед сном, спросила мужа:

   — Обратил внимание, как княжна на нашего Федю глядела?

Олег Иванович кивнул с улыбкой.

   — А этот чурбан даже взгляда не бросил.

   — Чего ему взгляды бросать? Кругом вон какие лебёдушки крутились, только мигни!

   — Охальник ты старый, только мигни! — шутливо замахнулась подушкой жена. И добавила уже задумчиво: — Надо его от Марьи начинать отваживать.

   — Далеко вперёд смотришь, лапушка! — Олег Иванович притянул к себе жену, отчего волна душистых волос накрыла его лицо.

   — Вовсе не далеко. Ей уже двенадцать. Через четыре-пять годков в самую пору войдёт.

   — Эх, лапушка, на пять лет в наше время не загадывают. — Олег Иванович нетерпеливо положил руку на тугую, несмотря на многие роды, грудь Ефросиньи.

   — Лучшая невеста на Руси! Такую и пять лет не грех ждать! — Супруга никак не хотела проникнуться настроением мужа.

Рука Олега Ивановича скользнула вниз, от груди к округлому и мягкому животу.

   — Надо будет почаще его в Москву с поручениями посылать. Чтобы не забывала! — продолжала рассуждать великая княгиня, и только когда рука Олега Ивановича сделалась настойчивей, воскликнула: — Господи боже мой! Старый хрыч, седина в бороду, а всё неймётся... — И уже другим, воркующим голосом добавила: — Свечи-то задуй...

На следующий день Олег Иванович с удивлением наблюдал, как ловко Ефросинья всё устроила: когда все поехали кататься на тройках, княжна Софья оказалась в одних санках с Фёдором. Воистину, чего хочет женщина, того хочет Бог, вспомнил князь латинскую, кажется, максиму, запавшую в голову со времён занятий с учёным греком. А жена, развеселясь, сама помчалась на тройке, прихватив с собой великую княгиню Евдокию. Вернулись смеясь: на повороте Ефросинья умудрилась чуть не вывалиться из саней и удержала её только Евдокия.

Потом неугомонная Ефросинья устроила состязание в стрельбе из лука. Стреляли на двадцати шагах в женское серебряное колечко, было в этой потехе что-то неприличное и волнующее. Это чувствовали все: и кто принимал в состязании участие, и кто следил за потехой.

Победил Фёдор, и опять Ефросинья подстроила так, что награду, то самое серебряное колечко, вручала Софья. Княжич Фёдор, словно прочитав тайные мысли матери, принял его с поклоном и ласковыми словами.

Ефросинья победно поглядела на Олега Ивановича, но он только усмехнулся — впереди годы, всё ещё многажды может перемениться...

Возвращались домой спешно: торопились доехать раньше, чем раскиснет снег на рыжих от конских яблок дорогах.

Вечером, когда после короткого пирования Фёдор поскакал к Марье, Олег Иванович запёрся с Кореевым в библиотеке. Долго молчали, Кореев терпеливо ждал. Наконец, великий князь вымолвил, почти не разжимая губ:

   — Нет...

   — Что нет, государь?

   — Не уверен я, что мы правильно поступили, заключив союз с Дмитрием.

Кореев молчал, ожидая продолжения.

   — Объяснить не могу, но нутром чую.

Кореев привык к тому, что иногда у великого князя срабатывало почти звериное чутьё и он совершал ничем не объяснимые поступки, ведущие к успеху.

Олег Иванович ещё помолчал, потом встал, взял свечу в медном подсвечнике и побрёл к двери.