Многоцветные времена [Авторский сборник] - [13]
— Что случилось? — спросила Джамаль, вскакивая с постели.
Боковой полог юрты был откинут. Черная борода Ораза Вели висела у входа. Луна вошла в юрту. Один из туркменов схватил девочку за плечи, поставил на ноги и кинжалом надрезал ей кожу на лбу. Кровь стекала на глаза, и Кичи не могла видеть хорошо, что происходит. Самого Ак Мамеда держали на постели и не давали ему подняться. Брат Кичи плакал, потому что кровь стекала ему на глаза, как у сестры, но он был меньше и плакал только от боли, не сознавая происходившего.
Всадники убили Анну Джамаль кинжалами и ускакали. Дети лежали у трупа матери до утра. Утром пришли соседи со всех сторон, и мужчины пошли искать следы.
Растоптанный ячмень, конский навоз и следы коней вели от колодца до колодца. Тогда созвали много людей рода и совещались. Родственники убийц предлагали мужу деньги и скот, предлагали мировую. Кечели, Джемал, Шаган, Курбан-Шаган и другие уговаривали Ак Мамеда, но он сидел мрачный, и глаза его не смотрели ни на кого.
Приехал Нари, Овсар-Оглы со старухой Тойдже. Он говорил: «Брат и меня может убить», — и настаивал на мире. Ак Мамед взглянул на маленькую Кичи, и она сказала: «Отец, я знаю всех, кто убил, а ты тоже знаешь?» Тогда Ак Мамед искривил рот и сказал: «Да», — и он отказался от мировой.
Убийц судили в Ашхабаде и расстреляли. Когда их судили, весь город ходил смотреть на черных ночных всадников пустыни, убивших непокорную женщину. Убийцы спокойно сидели и думали, что они сделали большое дело, и великий испуг охватит туркменок. Однако хоронить Анну Джамаль пришло так много женщин, что аульные туркмены смутились. И когда они услышали, что говорят женщины над могилой, многим стало стыдно за себя. Они разошлись по юртам, оставив женщин одних. И тогда женщины плакали об Анне Джамаль и говорили речи, такие же, какие говорила она. Смерть Джамаль стала известна повсюду.
Прошло много времени. В Туркмению приехал товарищ Калинин, Михаил Иванович, председатель ВЦИКа. Туркменки подарили ему женский костюм — тяжелый саммок, яшмак, закрывающий рот, грубый халат, рабские туфли, длинную рубашку и большие штаны, завязывающиеся ниже пояса.
Калинин удивился и спросил: «Да я же не собираюсь жениться на туркменке, я женат, а многоженство запрещено. Зачем мне все это? Да у меня и жалованья на калым не хватит!»
Тогда туркменки ему ответили: «Возьми себе эти одежды, и пусть они тебе всегда напоминают о рабском положении женщины-туркменки и о том, что советская власть должна уничтожить это рабство и сделать туркменку свободной».
Рассказы разных лет
Английские жены
Лошадей они оставили внизу. Светловолосый лейтенант Бумер и Ксения увидали прямо перед собой желтую гору; пыльная, точно намыленная, трава клубилась в расщелинах.
Бумер и Ксения карабкались, поощряя друг друга восклицаниями. Плоские, похожие на окаменелые плевки, камешки с теплым урчаньем летели из-под ног. Полумертвая трава останавливала их, спрашивая: «Куда»?
Когда Ксения отчетливо поскользнулась, Бумер схватил ее за руку. Она остановилась и, не отрываясь, стала смотреть в оливковое лицо лейтенанта. Бумер улыбнулся и воскликнул:
— О! — О! — повторил он, будто его ущипнули. — Какой день, Ксения! Какие мы хитрые, что забрались сюда. В городе нечем дышать.
Она освободила руку и побежала вверх, дрыгая ногами, как мальчишка:
— Догоняйте! Будем играть в пятнашки!
Смешное и загадочное слово «пятнашки» взлетело перед Бумером и сейчас же распалось на части.
— Что такое пят-наш-ки? Пят-наш-ки?
«Пят» заключало в себе нечто азиатское и пустынное. Звук «наш» напомнил ему волну, ударяющую в песок, «ки» потерялось в воздухе. Лейтенант догнал Ксению, и они уселись рядом на пыльном выступе.
Влево от них из пропасти подымался Баку, непередаваемо дымный в облаке зноя и тяжелого отдыха. Казалось, дома лежат там на животе, им не хватает воздуха.
Бумер стал болтливым. Внизу у Баиловских камней, загнанных в воду, толпились ржавые пароходы, умиравшие в железной чахотке, впереди них в бухте чертили неуловимые следы лодки и баркасы. Остров Нарген, как черепаха, выставил непобедимый щит, и солнце, ничего не задевая на его поверхности, ослепительно падало в море.
Лейтенант порозовел от мысли, что он родился не здесь, а на берегу неширокой европейской реки. Он стал рассказывать Ксении солидным английским языком о синих с золотом моторных лодках, о белых, как гуси, яхтах, о шлюпках, выкрашенных такой жирной краской, что кажется, будто она стекает ручьями в воду при каждом их движении. Ночью на каждой лодке вспыхивают маленькие и большие фонари и все становится похожим на оперу. В листьях рощ молодые студенты целуются с девушками и, задирая головы, поют песни своих университетов. И они будут там между этих фонариков, листьев, друзей, плеска и шума, и он назовет свою уютную с одной крошечной каютой лодку: «Ксения». Хорошо, хорошо. О, это будет хорошо!
Ее щеки пылали, как его молодые слова. Она видела, как едет по ночной реке, глупой бабочкой летит на пестрый фонарь, весла остывают в уключинах, река полна любовным шумом, и Бумер целует ее в плечо…
Земля, изогнутая сухими холмами вокруг них, затаила дыханье. Ксения оглянулась. Направо, под обрывом, в мрачной черноте и откровенной неприглядности, раскрывался город нефтяных вышек. Черный город, знакомый ей с детства, безмолвствовал. Сухой лес вышек, глухой, слепой и безъязычный, кидал ей свой вызов. Черная земля распухла от нефтяных луж. Люди бродили между этими тяжелыми, маслянистыми, мокрыми лишаями, как лунатики. В их игрушечных оловянных очертаниях не было веселья работы. Вся лощина походила на кладбище. Редкие стуки, как удары замирающего сердца, доносились сюда, кое-где блестел металлический кусок крыши.
