Многоцветные времена [Авторский сборник] - [12]

Во всяком случае мы видели огни, слышали рев машины, — мы отказались от возможности приблизиться вплотную. Ничего, сказали мы, мы видели их днем достаточно. Повернули обратно и сразу в мягком полусвете луны натолкнулись на маленькое поле. На нем бродил одинокий дехканин с тяжелым деревянным древним омачом. Мы подошли к нему и спросили: как найти трактор? Он понял только слово «трактор» и испугался, что его поймали, спрашивают, почему не трактор, а омач на его поле. Он остановился в недоумении, испуганно озирая нас, маленький ночной сельский контрабандист, слепо доверяющий своему старому ветхому другу, окруженный дыханьем драконов. Мы посмеялись над уверениями человека, что все омачи превратились в прах в его районе, и вернулись на базу.

Мы рассказали о ночном омаче человеку с хартией.

— Эх вы, — сказал он, — не сообразили, что несколько омачей оставлены нарочно, чтобы запахивать огрехи, знаете, огрехи, углы их собачьих площадок, именуемых полями, величиной с кошму — вот откуда и омач…

Так объяснил он, но мы ему не поверили.

Смерть Анны Джамаль

Анна Джамаль из аула Янгалак, как все туркменки, до изнеможения молола зерна на каменных ручных мельницах, пряла, ткала, разбирала и устанавливала юрту, таскала воду, работала в поле. Вечный платок закрывал ее рот, как хорошая жена она должна была молчать и работать. Тяжелый саммок давил ее голову, неуклюжая одежда безобразила ее фигуру. Она шла сквозь жизнь как привидение.

Она видела, как продают в жены девятилетних девочек, как семилетние девочки, вместо кукол, игр, сидят, согнувшись, рабынями, приучаясь за ткацкими станками, или учатся валять кошмы, до крови растирая маленькие руки о грубую шерсть. Такая же судьба подстерегала и ее детей.

Это были первые времена советской власти, когда старых туркменок приходилось за пять рублей уговаривать быть членами аулсовета, и то таких старух набралось всего три, так трудно было туркменкам разбираться в советских порядках и так недоверчиво смотрели они на все новое, не ожидая от него ничего хорошего.

Анна Джамаль много дней и ночей думала о той бесконечной тьме, в которую посажена она и ее соплеменницы и которая называется жизнью. После долгих раздумий она пошла в город и записалась в партию.

Через некоторое время в Ашхабаде был съезд, первый съезд женщин Туркмении, и на этом съезде говорила большие слова туркменка Эне Кулиева, и многие женщины видели в ее словах правду. В далеких юртах начали они борьбу, иногда с целым аулом, за свободное существование.

Анна Джамаль была из первых. Она ездила по аулам и говорила с женщинами, только с женщинами, как друг и агитатор. Откуда она брала слова для агитации? Сами вещи агитировали за нее. Она только указывала на них. Нелепые одежды, ручные мельницы, грязные колыбели, рабские платки, тяжелые омачи — первобытные плуги — одним своим видом говорили больше слов. Аульные люди стали шипеть за спиной Джамаль. «Каныр» — называли ее насмешливо и обидно. Она перед всеми изменяла вере, изменяла адату, она оскорбляла свой род, она ходила в городе в Джинотдел (отдел дьявола), дьявол вошел в нее. Избегайте ее, женщины!

Но женщины ее не избегали. Они тайком приходили в юрту, где сидела она, и слушали. Джамаль говорила торопливо и сбивчиво, но все было ясно и так. Она говорила как раз те слова, каких давно ждали туркменки. Она не забросила хозяйство и детей. Труд каждого дня не страдал от ее поездок и речей.

Кечели, муж ее сестры, оказался дурным человеком. Она ездила утешать сестру три раза. Кечели косо смотрел на ее приезды. Однажды он послал ее сестру за водой. На скользкой глине у колодца сестра поскользнулась, упала и сломала ногу. Анна Джамаль поехала ее навестить. Тут Кечели потерял терпение. Он выхватил кинжал и закричал: «Гит! (вон!)» Он натравил на нее собак. Со слезами на глазах вернулась Джамаль в свою юрту, а в юрте ее ждал брат. Смотря тяжелыми глазами, он сказал:

— Уходи из Джинотдела, уходи или ты не будешь жить с нами. Воообще не будешь жить. Довольно позора!

Она так взглянула на него, что он вышел, посерев. Тогда подошел к ней брат мужа и сказал:

— Ты прогнала Ораза Вели, но я тебе скажу, ты стала безбожницей. Ты отлично знаешь, что мы по закону издавна покупаем себе девушек в жены. Зачем ты об этом говоришь всякий раз в своем Джинотделе? Берегись!

…Ночная пустыня лежала вокруг юрты. Взошла луна. Огромные пески забелели. Старуха Пухта Ханау услышала конский топот. Всадники крикнули Хаджем Кули и, когда она вышла из юрты к ним, спросили корму для лошадей. Их было четверо, и низ лица у них был закрыт.

— Куда вы едете в ночное время? — спросила Пухта Ханау.

— Мы едем убить жену Ак Мамед Бурунова, — ответили они.

— Что она сделала вам плохого? — сказала Пухта и вдруг испугалась ночи и всадников.

— Молчи! — воскликнули они и ударили коней.

Маленькая Кичи, дочь Анны Джамаль, проснулась оттого, что со звоном упало ведро в юрте. Она открыла глаза и увидела людей, вошедших в юрту, и услышала шум лошадей, толпившихся у двери за порогом. Один из вошедших погасил ночник, и на минуту стало темно. Люди толкались по кибитке, наклоняясь к спящим, и старались в темноте нащупать женский головной убор. Они не могли отыскать в темноте Джамаль, потому что она, нарушив обычай, спала без убора. Тогда Кичи закричала в ужасе и разбудила мать.