Мне снятся небесные олени - [43]

Теплая, затяжная осень стоит. Но по всем приметам в зимние месяцы Плеча[37] и Шага[38] морозы будут злее волков. Зябко станет душе, голодно животам, скучно глазам… Самые недобрые это месяцы в жизни тайги. Пока месяц Плеча поможет солнцу от земли оттолкнуться и начать свой разбег, пока в месяц Шага оно станет гнать свой аргиш в сторону Полуночной Земли, много горя и бед вытерпят люди.

Кружится белый снег…

Каждый день куропачий след бабушки Эки тянется в лес, туда, где она, Мада да еще несколько женщин и стариков латают старую изгородь. Подрубают топорами молоденькие лиственницы, сосенки, березки, а потом длинными шестами валят их перекрестно друг другу, сооружают завалы. Не изгородь — одно название; хорошему оленю, при желании, ничего не стоит перемахнуть через нее, но тем не менее хоть плохонькая преграда, но все же нужна. В этот загон будут отделять транспортных оленей.

Мокрая с головы до ног приходит бабушка вечером в чум, ворчит, мучается, сушит всю ночь унты, одежду, чулки, утром едва разминает их — и опять на работу. Тяжело, конечно, но ничего не поделаешь; надо.

Амарча с Воло осенью жили сказками. С куревом для дедушки Бали им повезло. Пожалел их Мирон, разрешил брать табачные листья, развешанные под крышей Госторга. Горлодер он, этот табак, но дедушка говорит, все же лучше, чем мох. Он кашляет от него, но курит. Не беда, мол. У стариков все не беда…

В иной день в чуме у дедушки набивалось много ребятишек, даже из интерната к нему приходили, но им то ли не сиделось на месте, то ли сказки не нравились… Чаще всего Амарча с Воло вдвоем таскали дрова с улицы, поддерживали огонь в очаге, унимали маленькую Тымани и слушали сказки. В каких только землях, в каких морях не бывали они! Каких только подвигов не совершали! Сколько раз вместо дурачка Ивуля помогали, людям!..

Завидев друзей, шагавших по тропинке к чуму слепого, старики частенько шутили:

— Хэ, да это, никак глаза Бали топают?

— Сказками питаться идете?

— Да они табак деду несут…

— В табаке ли дело? — сказал однажды дядюшка Шилькичин и погладил ребят по головкам. Ласково, мягко погладил. У Шилькичина своих детей нет, все умерли, ни один не дожил и до года. В душе он горько страдал, что пусто, невесело в его чуме.

По дороге к Бали Воло обычно совал Амарче лепешку. В первый раз Амарча отказался — бабушка не любила, когда ребятишки еду выпрашивали, но потом Воло убедил его, что нет в этом ничего плохого, — он-то ведь тоже у них ест.

Амарча с бабушкой с осени питались белками. От своей добычи Эки всегда откладывала в сторону несколько тушек, похожих, на маленькая оскалившихся человечков, — это для дедушки Бали. У них некому было ходить а тайгу на охоту.

— Смотри, чтобы не отняли собаки, — наказывала бабушка, посылая внука отнести угощение.

Амарча срывался и, как дикий олень, во весь дух бежал к дедушке Бали, зная, что сейчас, горестно вздохнув, оживится слепой, перестанет ворчать Пэргичок, скажет: «О Добрый Дух, она опять не забыла нас… А то были б мои котлы чистыми и пустыми…» А котлы-то у нее черные, как уголь, это Амарча знает.

Люди говорят, что у Пэргичок, мол, руки разные. За много дел она сразу хватается, а толком ничего не умеет.

Летом Амарча приносил им ельчиков и окунишек, которых ловил в реке. Тогда дедушка улыбался:

— Тезка! Ты становишься настоящим мужчиной, меня уже стал кормить. Желудок мне говорит — удачливый кормилец растет!.. А от своего-то внука ничего не могу дождаться. Ладно ли так, а? — Он поворачивался лицом к Палете.

— У меня крючков нет, — начинал оправдываться тот, швыркая носом. — Амарче хорошо, у него бабок целых два турсука, вот он и выменял у Митьки крючок.

— Боюсь я, вырастешь ты, и вечно кривое ружье будет тебе доставаться.

Палета недоуменно смотрел на деда и опять шмыгал носом, молчал. Про его нос в стойбище даже загадку придумали:

— Пакета, отгадай, у кого две мышки не сидят в своих норках: то выскакивают, то обратно заскакивают? Что это?

Ребята смеялись, а Палета, смутившись, ширкал рукавом по лицу, отчего щеки его начинали блестеть. И опять рождалась загадка:

— Отгадай, Палета, от кого можно жмуриться, как от солнца?

Палета на такие штучки особого внимания не обращает, ему, трава не расти, дай только поесть.

Увидев в дверях Амарчу с белками, Палета кидался к нему и кричал:

— Белки мои!

Еще ниже опускалась голова дедушки Бали, руки быстрее мяли камус — неловко ему за внука. Амарче становилось жалко дедушку. Эх, если б не он, давно бы поколотил Палету! Тот хоть и сильный, толстый, а трус. Ткнут его ребята, он сразу в слезы, жаловаться бежит, а мать, не разобравшись, кричит на «обидчиков»…

Жалко дедушку Бали. Бабушка говорит: жалеть надо людей. Жалость — не всегда унижение. Иной раз она и окрыляет человека. Все живое на земле надо жалеть… Чего, скажем, кидаться с палками на собак, зачем обижать их? Они без языка и возразить не могут. Только жалость может скрасить страдания и помочь собаке верой и правдой служить человеку.

Жалко и чумазую Тымани. Она маленькая, и ей всегда хочется есть. Словами ее не насытишь, язык малышей признает только настоящую пищу. Когда в животе пусто, тут уж ни сказка, ни песня не помогают.