Млечный путь - [70]

— Да, как голые факты, все так. Но ни под одним из них нет злого умысла, — ответил на эти обвинения Мансур.

Замлиханов выразил удовлетворение:

— То, что не отпираешься, это хорошо. А в твоих умыслах мы еще разберемся...

Клубок «преступлений» Мансура разматывался дальше, всплывали все новые факты: приобретение стройматериалов незаконным путем, отстранение от работы да еще избиение честного бригадира-фронтовика, разбазаривание колхозного добра — словом, пренебрежение к мнению правления и самовольное, потому противоречащее закону решение вопросов, требующих коллективного разума. Так сформулировал Замлиханов эту часть обвинения. Ни документы, ни показания свидетелей не помогли. Дело перешло в суд.

Вскоре Мансура исключили из партии. Суд приговорил его к пяти годам лишения свободы.

Формально его обвинили в нанесении ущерба колхозу, хотя сам он понимал, что главным здесь были мотивы политические.

Приближалась холодная, дождливая осень сорок девятого года...

5

И снова померк белый свет для Нурании. Какие-то страшные слова, произносимые на суде, перекрестные допросы, то гневные, то деловито-спокойные ответы Мансура, а в конце — его потухший взор, опущенные плечи — все ей казалось сном, неправдоподобным и жутким. Вот-вот она проснется, и черная пелена, затмевающая день, спадет с глаз, мир снова озарится сиянием. Но все было напрасно, солнце счастья закатилось. Схватившись за грудь, она упала прямо в зале суда.

Состояние ее было тяжелым. Не помнит, как и с кем добралась домой, как осматривал ее врач. И только на второй день она очнулась и с мучительной болью стала вспоминать подробности случившегося. Ей все еще не верилось в постигшее ее и Мансура несчастье. Беззвучно плача, она заклинала какие-то неизвестные ей беспощадные силы о помощи, не за себя просила и умоляла, а за безвинно пострадавшего, опозоренного мужа. Потом снова полусон, полузабытье: бегут, бегут к ней и никак не добегут маленькие Хасан и Хусаин. Вслед за ними, сверкая на солнце орденами и по привычке поглаживая смоляные кудри, спешит навстречу улыбающийся Мансур. А Зариф ей уже не снится. Кажется, она даже лицо его плохо помнит, поэтому, как проснется, начинает судорожно восстанавливать в памяти его улыбку, жесты, слова, но тут же спохватывается: все думы ее о Мансуре. «Прости меня, Зариф, дорогой, я виновата перед тобой, — шепчет она, вытирая покаянные слезы. — Но ты пойми, если бы не встретила Мансура, я давно уже была бы в могиле. Он вернул меня к жизни, и я полюбила его на счастье и на беду...» Тут приходит новая догадка: не потому ли ей выпали эти страдания, что забыла Зарифа, потянулась к счастью наперекор злой судьбе? «Но ведь я слабая женщина, Зариф! Ни тебя, ни моих малюток уже не было. Никого! Умерла бы я без Мансура...» — так она убеждала то ли погибшего Зарифа, то ли себя.

Слабая, убитая горем, она металась между сном и явью, когда Фатима тихонько погладила ее по волосам.

— Тихо, тихо, не бойся, лежи спокойно, — сказала Фатима. — Марзия приехала проведать тебя.

— Ах, Марзия, добрая душа! Спасибо тебе, что не забыла. Ведь я умру скоро, — вскинулась Нурания.

И тут же получила ласковый выговор от Фатимы:

— Глупенькая, разве о смерти тебе думать? Ребенка ждешь... Ну, вы поговорите, а я самовар поставлю.

Марзия подсела к больной, заговорила, поглаживая ей руку:

— Верно сказала Фатима-апай, тебе сейчас не только о себе, но и о ребенке надо думать. И отчаиваться не нужно. Дело Мансура мы передали в город на повторное расследование.

Нурания успокоилась немного, села поудобнее:

— Только как бы ты сама не пострадала из-за нас. Не боишься?

— Не боюсь ли? Нет, Нурания, не боюсь. Мои страхи знаешь где остались!.. — Марзия встала, прошлась по комнате, сурово нахмурив брови. — Бороться надо. Верю, партия не допустит несправедливости. Словом, возьми себя в руки. Голову подними! Нельзя нам сдаваться. Ради Мансура, ради вашей любви и ребенка, что под сердцем у тебя...

Долго еще уговаривала и увещевала она Нуранию, и робкая надежда затеплилась у нее в груди.

Пусть, думала, заставят Мансура возместить какие-то расходы, признанные следствием незаконными, пусть отнимут дом и все имущество, снимут с работы. Но зачем же человека честного, не жалевшего себя ради колхоза, сразу же в тюрьму сажать? Зачем исключать из партии? Он же не враг. Ей ли, Нурании, не знать его чистую душу? Да, да, права Марзия, не может, не должен закон наказывать безвинного.

Ни сама Нурания, ни ее близкие еще не знали, что жалобы и прошения останутся без ответа, приговор сохранит свою силу, что Мансур исчезнет почти на пять лет, и не будет от него даже маленькой весточки: он был осужден без права переписки...

В ту осень Нурания родила сына. От радости свекор и свекровь были на седьмом небе, и, когда зашел разговор о том, как назвать внука, это право они, вопреки обычаю, уступили самой невестке. Она вспомнила, как бедный Валдис, ее защитник в немецкой неволе и спаситель, тосковал по детям, особенно тревожился за отчаянного Айвара, и решила назвать сына Анваром. Это созвучие имен будет напоминать ей о добром, старом Валдисе, сгинувшем в урагане войны.