Млечный путь - [72]

Нурания любит свое дело, но ей приходится и о другом думать: ведь если она лишится работы, то вся семья останется без куска хлеба. А так, худо-бедно, идет, хоть и небольшая, зарплата. Есть корова, картошка своя. Живут небогато, но концы с концами кое-как сводят. Она готова дорожки мести собственными волосами, управляться и в медпункте, и по дому, но погаснуть очагу Мансурова дома не даст, не позволит.

Старики души в ней не чают. Совет ли какой, беда или нечаянная забота, все «сношенька» да «невестушка». Что она скажет? Как посмотрит? Постарели оба, особенно сдал свекор. А для Зиганши и это на руку: как стал снова бригадиром, тут же отказал старику Бектимиру в его привычной работе по ремонту сбруи на дому, а председатель Ахметгарей не заступился. Видно, понимал, что связываться с Зиганшой небезопасно.

Три года, как исчез Мансур, Нурания тянула семью. Сыну уже два с половиной года, значит, старше ее сгинувших близнецов Хасана и Хусаина. Пока маленькому, несмышленому Анвару невдомек боль и страхи взрослых, растет возле деда и бабушки, как молодой сеянец под защитой вековых деревьев. Но вырастет, спросит мать об отце — что ему скажешь, как объяснишь, если не вернется Мансур?

А вестей от него все не было. В первые два года Нурания каждую неделю писала ему письма и относила то в военкомат, то в МВД, потом перестала. Не верила, что его нет в живых, но поняла, что писать бесполезно.

Недавно она отправила письмо своей тетушке Залифе, где намеком, где чуть открыто рассказала ей о случившейся с Мансуром беде, о своем житье-бытье. В ответ Залифа, простая душа, без обиняков посоветовала: «Возвращайся в родной аул, чем мыкать горе среди чужих людей. Будем вместе жить, и Анвар твой, жеребеночек наш, вырастет около моего Рашита».

«Ах, тетушка моя горемычная, — думала Нурания, читая и перечитывая письмо Залифы, — как тебе объяснить, что Куштиряк и есть мой родной аул? Здесь я возродилась к жизни, нашла счастье и безмерное, непосильное горе. Это земля Мансура. Родина Анвара. Значит, и моя святая родина. Когда умру, тело мое тоже здесь найдет пристанище и вечный покой...»

Ни голод и холод, ни горе и лишения не пугали Нуранию. Неусыпная тревога ее — маленький Анвар, немощные, старые свекор и свекровь. Она выдержит, вынесет все — лишь бы они жили.

Потому странный вопрос свекрови был для нее полной неожиданностью.

— И-и, дитя мое, — со слезами на глазах обняла она Нуранию, — неужто правда, что на свою родину надумала уехать?

— На какую — свою? Здесь моя родина. Нет у меня другой родины! — резковато ответила Нурания.

— Так ведь жена Зиганши, прыткая Хамдия, пустила такой слух по аулу! Говорят, тетя твоя Залифа к себе зовет тебя, — все не унималась старуха.

Насилу успокоила ее Нурания, а у самой — камень на сердце. Жена Зиганши работает на почте и, выходит, вскрыла письмо Залифы! Не она ли прячет и письма Мансура? Вот почему нет от него ни одной весточки! Она, черная гадюка, и скрывает их!..

Кипя от негодования, с колотящимся сердцем Нурания побежала к Хайдару, рассказала ему о своей догадке.

Раньше мужа вскинулась Фагиля:

— Вот подлая тварь! Такая на любую гадость способна. Ведь собственную сестру вон до чего довела... Нет, нельзя прощать такие вещи, надо в сельсовет сообщить, а то и в район!

Хайдар не поддержал жену:

— Кто поверит слухам да догадкам? Фактов у вас нет, каждый боится за себя... Потерпим, Нурания, успокойся. А письмо от Мансура придет. Непременно! Думаю, он попал в такое место, с которым просто связи нет. Есть такие места. Тайга, тундра... Не унижайся, пусть не видят твоих слез эти люди с тухлым нутром.

Фагиля тоже остыла. Провожая Нуранию, сказала:

— Прав Хайдар, тухлое у них нутро, злобное. Аллах милосердный! Как только земля их носит? Страшно подумать, что они сделали с той девчонкой, сестрой Хамдии!

— Такая ласковая, приветливая девушка. Как заглянет в медпункт, тут же хватается за ведра, бежит за водой, начинает мыть полы. «Валима, — говорю, — зря стараешься, пол-то чистый». — «Ничего, — отвечает, — будет еще чище». Но в последнее время перестала ходить.

— Сестра, видно, не пускает. Говорят, Хамдия бьет ее, за волосы таскает: мол, из-за нее семейная жизнь у них испортилась. Девчонка ли виновата, если этот подлец Зиганша силой сломал ее.

— Почему же она с этими упырями живет? Ушла бы к себе домой...

— Ах, Нурания, наивный ты человек! Куда уйдет одинокая девушка? Отец и брат с войны не вернулись, мать надорвалась на тяжелой работе и умерла. Тогда Валиме было всего четырнадцать лет, вот Зиганша и решил показать, какой он добрый и милосердный, дескать, пригрел свояченицу-сиротку у себя. Только он разве сделает что без умысла? Дом Валимы продал, а деньги, знамо, положил в карман, корову, овец пригнал в свое подворье. Вот его милосердие! Хоть и взвалили на девчонку всю грязную и тяжелую работу по дому да попрекают каждым куском, расцвела живая душа, выросла. Теперь ей, кажется, семнадцатый год пошел. Так, поверишь ли, этот срамник и негодяй изнасиловал ее в холодном сарае... А теперь, говорят, Хамдия мучает сестру, все по голове бьет...

— Да что же это такое?! — Нурания схватила Фагилю за плечо, затормошила со слезами, будто она в ответе за судьбу горемычной девушки. — Неужто на этих зверей нет управы? Ведь нельзя же так!