Млечный путь - [71]

В первые полгода Анвар рос плаксивым и болезненным. Днем и ночью Нурания не отходила от него, умереть была готова, только бы сохранить ему жизнь: если он не выживет, не жить и ей самой. Судьба сжалилась над ней, вместо двух близнецов, отнятых войной, она подарила ей Анвара. Скоро отец его вернется. Как он обрадуется! «Береги сына», — просил Мансур, когда узнал, что Нурания ждет ребенка. Увидеть бы ей, как он возьмет сына на руки, подбросит в воздух, поцелует, — тогда и умереть не страшно. Придут ли эти счастливые дни?..

А в мире и после войны не было покоя. Радио приносило вести тревожные: то в одном конце Земли, то в другом гремели выстрелы, погибали люди, рушились города. Особенно беспокоило Нуранию, что от нашей страны отвернулись государства, еще совсем недавно воевавшие вместе с нами против фашизма. Неужели снова разразится война? От одного этого слова Нуранию бросало то в жар, то в холод. Она прижимала Анвара к груди и со слезами на глазах шептала имена маленьких близнецов: «Хасан, Хусаин...»

Глухо доходили до нее отголоски событий, недоступных ее пониманию. Где-то далеко протекала сложная, высокая жизнь, равнодушная к судьбе Куштиряка и его жителей. Она, та жизнь, бурлила радостью, клокотала гневом, чествовала каких-то победителей и лауреатов, клеймила позором врачей-убийц и писателей, ставших чуть ли не пособниками империализма.

Что-то темное, зловещее творилось и вокруг. Недавно Хайдара освободили от должности главного бухгалтера и сделали простым учетчиком. Если верить деревенским слухам, выходило, что он помогал Мансуру в его подрывной работе. От тюрьмы его, дескать, спасло только то, что действовал он по принуждению, не мог противостоять давлению председателя. Поплатился Хайдар должностью, а Ахметгарей и Зайтуна получили по выговору.

Но вскоре пришло еще более пугающее известие: Марзию сняли с работы и перевели в другой район с понижением. Причину опять же связали с Мансуром. Оступилась, говорили злые языки, взялась защищать человека, осужденного за подрыв колхоза.

Так в постоянном страхе прошел год, а Мансур исчез, словно упавший в воду камень.

Нурания уже три месяца как снова работала в медпункте, но почему-то ее зарплата перестала поступать в сельсовет. По совету Хайдара, она побывала в районе и вернулась оттуда больная, окончательно выбитая из колеи.

В райздравотделе она ходила из кабинета в кабинет и наконец получила задержанные деньги, но на этом ее мытарства не кончились. Ей сказали, что с ней будет говорить сам заведующий. Пришлось дожидаться его возвращения с какого-то совещания.

Усадив ее в кресло, заведующий сердито буркнул: «В Куштиряковский медпункт назначается другой фельдшер...»— «А я?» — спросила Нурания, побледнев, как полотно, и судорожно хватаясь за подлокотник кресла. «Тебе велено в колхозе работать», — ответил заведующий, опустив глаза, и начал отчаянно тереть щеки.

Много хорошего слышала Нурания об этом седом как лунь, пожилом и одышливом человеке, фронтовом хирурге, а видела его только один раз. В прошлую зиму он побывал в Куштиряке и уехал довольный работой медпункта. Что же теперь-то случилось? Что изменилось? И слова какие-то непонятные, пугающие: «Несколько месяцев не была на работе. То сама болела, то с ребенком... Считается, что квалификацию утратила...» — «Так ведь еще только в прошлом году сами хвалили меня! Кто же считает по-другому?» — удивилась Нурания. Наконец заведующий поднял голову, глянул ей в глаза: «Кто, кто! — повысил голос. — Есть, значит, люди, считающие не так, как ты и... Вот что, Кутушева, приказ о твоем увольнении еще не подписан, человека на твое место тоже пока нет. Ты езжай домой и привези характеристику из сельсовета. Да не отписку, а подробную характеристику!»

С помощью Хайдара нужная бумага была отправлена на второй же день. Целую неделю ждала Нурания ответа, извелась вся, ночей не спала и наконец ее вызвали в сельсовет. Ей вручили выписку из приказа, в котором специальной комиссии поручалось проверить уровень квалификации фельдшера Кутушевой.

Вскоре она прошла эту проверку, приехала домой окрыленная добрыми словами врачей. «Вот видишь, из-за путаницы пришлось обидеть тебя, — сказал заведующий отделом. — Но ты не огорчайся, всяко бывает. Иди, работай...» Только потом узнала Нурания, что за нее стала Амина Каримовна.

О причинах и подоплеке всех этих странных событий Нурания только догадывалась, но не хотела верить, что тут, кроме Мансура, есть еще что-то. Душа противилась этим пугающе-назойливым мыслям. Подозревать ее за годы неволи так же нелепо, как несуразно, грешно считать Мансура врагом. Разве не прошла она весь ад страданий и позора у проклятой Марты? Разве не лишилась самых дорогих людей? Если и после всего этого она еще в долгу перед кем-то, ей нечем больше платить, кроме как собственной жизнью.

Проходили дни, недели, месяцы. Рано утром, ни свет ни заря, наспех поцеловав разметавшегося в постели сына, она бежала в медпункт: надо еще до первых посетителей приготовить все необходимое для приема. Врача в ауле отродясь не было, она сама и врач, и фельдшер, и санитар. Да и повода для недовольства и недобрых пересудов она не должна давать, потому что знает, как Зиганша и его дружки караулят каждый ее шаг. Не из-за них ли, не по их ли жалобе учинили над ней унизительную процедуру экзамена? Надо остерегаться этих людей. Вот и Фагиля с Хайдаром то и дело предупреждают о том же.